Павел РЫКОВ
Дойти до людей
* * *
Дойти до людей
* * *
А мы с тобой, любимая моя,
Отправимся в далекие края.
Так далеко, что дальше не бывает.
Где будет жизнь какая-то иная.
Где нас с тобою непременно ждут.
Не веришь мне?! Но сны мои не лгут.
На чем поедем? Лошадь запряжем.
А с домом что? Его мы подожжем.
Зачем нам дом, когда мы не вернемся?
Когда мы безвозвратно расстаемся
С собранием картин, перин, мехов,
Премудрых книг и рыбьих потрохов,
Диванчиков, козеток и розеток
И вырезок из выцветших газеток,
И абажуров, темноту хранящих,
И пыльных вихрей, медленно кружащих
В луче, пронзившем старое стекло.
Да, я забыл! Есть карта Фонтенбло
И многих мест, куда мы не попали…
А попадем? Скажу тебе: «Едва ли.
Зачем нам этот пестроцветный рай?
Отъезд готов? Скорее зажигай!
И вот мы едем. Путь наш будет долог.
Разнепогодится? Тогда поднимем полог,
И полость, если надо, развернем.
А вечером приют себе найдем,
Где лошади овса отпустят вволю.
А утром — снова в путь…
Отправимся в далекие края.
Так далеко, что дальше не бывает.
Где будет жизнь какая-то иная.
Где нас с тобою непременно ждут.
Не веришь мне?! Но сны мои не лгут.
На чем поедем? Лошадь запряжем.
А с домом что? Его мы подожжем.
Зачем нам дом, когда мы не вернемся?
Когда мы безвозвратно расстаемся
С собранием картин, перин, мехов,
Премудрых книг и рыбьих потрохов,
Диванчиков, козеток и розеток
И вырезок из выцветших газеток,
И абажуров, темноту хранящих,
И пыльных вихрей, медленно кружащих
В луче, пронзившем старое стекло.
Да, я забыл! Есть карта Фонтенбло
И многих мест, куда мы не попали…
А попадем? Скажу тебе: «Едва ли.
Зачем нам этот пестроцветный рай?
Отъезд готов? Скорее зажигай!
И вот мы едем. Путь наш будет долог.
Разнепогодится? Тогда поднимем полог,
И полость, если надо, развернем.
А вечером приют себе найдем,
Где лошади овса отпустят вволю.
А утром — снова в путь…
* * *
Всех огней никогда не гасите!
Может, кто-то был ввергнут в беду
И бредет сквозь беду, как в бреду,
И бессильно взывает: «Спасите».
Мгла сгустилась. Не видно ни зги.
Из-под ног увильнула дорога.
Обращаясь молитвенно к Богу,
Он взывает: «Господь, помоги!
Или мне под кустом помирать,
Здесь, оплакав себя на прощанье?
Лес предзимний мое завещанье
Станет стылому ветру вверять».
Смерть. Но вдруг среди голых ветвей
Угасающий взор замечает:
Там, вдали, огонечек мерцает.
Значит, можно дойти до людей.
Значит, мы среди тьмы не одно!
Пусть кромешная тьма обуяла
Все. Но ты позаботься о малом;
Да мерцают средь ночи огни!
Может, кто-то был ввергнут в беду
И бредет сквозь беду, как в бреду,
И бессильно взывает: «Спасите».
Мгла сгустилась. Не видно ни зги.
Из-под ног увильнула дорога.
Обращаясь молитвенно к Богу,
Он взывает: «Господь, помоги!
Или мне под кустом помирать,
Здесь, оплакав себя на прощанье?
Лес предзимний мое завещанье
Станет стылому ветру вверять».
Смерть. Но вдруг среди голых ветвей
Угасающий взор замечает:
Там, вдали, огонечек мерцает.
Значит, можно дойти до людей.
Значит, мы среди тьмы не одно!
Пусть кромешная тьма обуяла
Все. Но ты позаботься о малом;
Да мерцают средь ночи огни!
ГЕФСИМАНСКИЙ САД
Учись прощать. Учись просить прощенье,
Смиряя кровь, не умножая зла.
Как страшно знать — не будет возвращенья
Под сень олив… Ты помнишь: ночь была,
И шли враги, ступая вслед Иуде.
Во тьме кроваво факел стражи плыл.
На помощь звать? Молить Отца о чуде,
Когда ты знаешь, что твой час пробил?
Когда невмочь, когда обступит лихо,
Когда отрезан даже путь назад,
Закрой глаза, прочти молитву тихо,
И вспомни ночь, и Гефсиманский сад.
Смиряя кровь, не умножая зла.
Как страшно знать — не будет возвращенья
Под сень олив… Ты помнишь: ночь была,
И шли враги, ступая вслед Иуде.
Во тьме кроваво факел стражи плыл.
На помощь звать? Молить Отца о чуде,
Когда ты знаешь, что твой час пробил?
Когда невмочь, когда обступит лихо,
Когда отрезан даже путь назад,
Закрой глаза, прочти молитву тихо,
И вспомни ночь, и Гефсиманский сад.
* * *
Можно ублажать себя: «Знать, не судьба».
Но, зажмуриваться, как в детстве, не получается…
Нет, мой друг! Копают не под картошечку погреба —
Русское погребается.
А могильщики пьяны ли, нанюхались ли — не разобрать.
И хотя работают, охая да со стонами,
Однако, землицы умудрились немало
перевыкопать-накопать.
Ишь, какими высится терриконами!
А назовешь гробокопателями, завопят: «Не тронь!
Не смей посягать на святую свободу копания»!
И снова, поплевав на ладонь,
Могильничают, не тая задора, умения и старания.
Но, зажмуриваться, как в детстве, не получается…
Нет, мой друг! Копают не под картошечку погреба —
Русское погребается.
А могильщики пьяны ли, нанюхались ли — не разобрать.
И хотя работают, охая да со стонами,
Однако, землицы умудрились немало
перевыкопать-накопать.
Ишь, какими высится терриконами!
А назовешь гробокопателями, завопят: «Не тронь!
Не смей посягать на святую свободу копания»!
И снова, поплевав на ладонь,
Могильничают, не тая задора, умения и старания.