Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

"ЗА ЛЕТЯЩИМ ЗМЕЕМ..."



Елена Валерьевна Аверина (ЛенКа Воробей) родилась в Харькове. Окончила ХГХУ по специальности художник-оформитель и "дворовую школу по классу гитары".
Автор песен и стихов. Многократный член жюри украинских литературных фестивалей. Автор сборника стихов "КинА не будет" (2006) и "Анальгин" (2010).


Романовы


Июльская рапсодия

Ночью сверчки трещали в свои пищали,
если их слушать, то легче не ждать беды.
Ники, открой окошко, приход печали —
это всего лишь дождь из святой воды

нам собирает в Аннушкино лукошко
тень почерневших зайчиков от луны.
Кто там закашлял? Не Танечка? Не Алешка?
Ники, а мы давно ж уже казнены...

Слушай их, слушай, этих сверчков... безбожна
в их голосках отравленная роса!
Что ты такое... Сашенька... ну, не можно...
Дивный июльский вечер, взгляни на сад!
Сколько в нем жизни, Сашенька, из виссона
будто бы сотканный... Ниточки. Образцы.
Слышишь шаги? То Ванечка Харитонов
перепелиные грудки и огурцы
нам приготовил к ужину... Лешка любит.
Что, ты не знаешь Ванюшковы шаги?!

Ники, а это правда, что тот, кто судит,
носит такие тяжелые сапоги?

Шаль оборвалась с утеса плеча, нарочно
самую низкую ноту пропел сверчок.
— Ники, нас всех убьют, я узнала точно!
Три перстовые пальца собрав в пучок,
с крупным кольцом перемешав — улики,
страх за детишек и песни сверчков в саду,
странный уход надежды. Ты слышишь, Ники?
Нет ничего пошлее, чем на виду
в списке во сне сегодня читать Господнем
всем господам, товарищам, тем, что кость —
ярость и дурость, косность и жадность, злость...

Ники молчит и курит в одном исподнем,
чуть приоткрыв окно, отогнувши гвоздь.
Мысли врезаются: "как же им спать? А дети?
Я-то — да бог с ним... а правда ли, что казнят?"
Надо же... Этот июль удивительно светел.
Позже напишут, что он поразительно свят.
Тянет прохладой. Коленями плитка истерта.
Мелко дрожат, как волосики, кончики трав.

Чертов Григорий. Григорий конечно же чертов,
невыносимо интимен и мерзостно прав.

Ближе и ближе шаги... одинаково... Гулко...
Сенцы, людская, приемная, зал, вестибюль.
Надо одеться...
Нет! Сашенька! Просто прогулка!
А почему при погонах? Ну, это ж июль!
Надо быть в строчку! Сомнения, милая, в печку!
Что ты волнуешься... все ты придумала! Лишь —
Лешу несу — аккуратнее. Завтра на речку.

— Завтра на речку?
Зачем же ты, Ники, молчишь?

Завтра на речку.
А нас только снимут на фото...
Стань, дорогая, чтоб виден был торс твой и лик.

У Харитонова Вани горошинки пота
на безупречный сбежались уже воротник.
Аннушка, стиснув ладони, стоит как святоша.
(я бы хихикнул, да повод сегодня не тот.)
Все потому, что закашлял прозрачный Алеша
и у сверчков не осталось оправданных нот.


Волчьи ягоды


Всем пропавшим без вести

Хватит верить бредням, разбирая, правда ли, что без вести пропал. Вот пишу тебе письмо... из рая. Разрешили... я и накропал. У меня и адрес, и прописка: Облака. Вселенная. Уют. Просто, понимаешь, эти списки на земле живущим не дают. Да и смерть не труд, а лишь халтура, просто блеск с наточенной косы, я еще все тот, наивный Юра, милый мальчик, маленький твой сын. Сын, который в поле убегает за летящим змеем... на века, за меня — стареет небо в мае, за меня — седеют облака. Что ты там искала в похоронках? За какую правду не спала? Ордена пропавшего ребенка впаяны рассветом в купола. Горизонты, контуры и Китеж. Золотом подчеркнутая мреть. Разве ты не видишь, ты не видишь?! Посмотри... А лучше не смотреть. Тайны нет священней всяких пагод, да и намекнули: не хитри... Я наелся просто волчьих ягод со свинцовым привкусом внутри.


а когда говорю


а когда говорю все равно все равно
все равно упускаю из виду
моросит
попроси меня выйти в окно
я в такую погоду не выйду

а когда говорю все не так и не то
и не то и сжимается горло
да в такую смотри не выходит никто
даже если ну край как приперло

а когда говорю хорошо хорошо
хорошо что умею красиво
обмануть и торшер и тархун и торшон
и таблетки запитые пивом

а когда говорила семья и семья
с фотографий бежали артисты
где толкались и папа и мама и я
и последнего дня адвентисты

я когда говорю на одну на одну
на одну так нечестно
сахибы
то плывут обрученные птицы ко дну
и летят обреченные рыбы

я когда говорю не прольют не нальют
не собьют золотые пуанты
в тех подвалах в которых бесплатно не пьют
и бездарно поют музыканты

я когда говорю неликвид неликвид
разве в морось выходят так скоро
можно просто идти не стесняясь обид
и писать не стесняясь позора

я когда говорю пел писал даже пил
даже пил ну и что что случилось
Бог давно в свою трубку поэтов забил
но не всех докурить доводилось

и гори синим пламенем ярко гори
то что нынче золой дотлевает
я когда говорю говори говори
говори
иногда помогает


ожидание


"закрыло лето рот и закрома
не то уже питье и разноцветье
и айсбергами ставшие дома
сложились переплетами в тома
и наступила страшная зима
какое-то тупое пистолетье

но и в снегах положено цвести
расти стегая свет своей макушкой
не многим обещает повезти
лежать вот так распоротой подушкой
и перья зажимать свои в горсти
как будто им из раны уползти
допущено прозрачной белой юшкой

никем не жить ничто не вспоминать
не бить бокалов в счастье пресловутом
весь этот год и два и три и пять
что вечностью торгуют по минутам
пока я не могу тебя обнять

пока зима не прекратит движенья
все будет стыть в трехразовом снегу
где любят так и только я могу
любить не так любить на пораженье

весь этот интерьер и интервал
отливы лет влюбленностей прибои
снега полей
долины покрывал
траву ковров
кровавые обои
оценит тот кто так же зимовал

одним из душных мерзких тренеров
всего святого ужаса не в сумме
напротив цифр коряво пишет — “умер”
блошиный бог блокнотных номеров
зима полна примеров и воров
но зимние священней всех безумий
всех глубже детств и памятней дворов

как выстрел в грудь прикрытую шарфом
кольчужкою от холода и ветра
нам не хватает нас до миллиметра
как белый зэк проглоченный шурфом
как мать-земля бесплодная Деметра
один лишь — холод
холод как компот
остывший и не поданный на третье
я ненавижу зиму
Новый год
гирляндное проклятье
лихолетье

тепла у всех окошек испросить
что светят тусклым золотом недобро
и вдруг устать
ну знаешь так
как — жить
залезть в себя и свет там погасить
как на замки закрыться на все ребра
и ждать как ничего не ждут в раю
и вот тогда прозрев наполовину
сесть где-нибудь у сердца на краю
и долго-долго всматриваться в спину"


Лимоны. Гении. И прочее...


...не перестрелки Палестины, не Рима нового дебют. Любовь и гений — совместимы, когда устанут или пьют. Ругаясь под одной аптекой или вдыхая дым кружал, любовь хотела — человека, а гений очень уважал кусочек льда, что мог подтаять, так прогибаясь под закон.
Простую боль.
Простую память.
И чтоб порезали лимон.
Но только песни отсвистели и был разделан визави, как гений пробовал постели, в которых не было любви. Сердечно, призрачно, барачно, за просто так и наугад. Потом курил на кухне мрачно, печатал что-то невпопад. А может, это был ребенок? Бумажный парусник? Комок? А вдруг он был настолько тонок, что и надеяться не мог на то, чтобы случиться дважды в подлампочной петле начал?
— Любовь сказала бы: "однажды..."
А гений — просто промолчал.
— Не потому, что было важно там что-то выделить одно. Любовь всегда многоэтажна... У гения есть только — дно. Еще лимон и раскладушка, где пара записей в тетрадь. И эта странная игрушка в себя не может проиграть... Не тренируя сбой на дальность, нутром не чувствуя помех, любовь играла в гениальность, а гений гробил... Все и всех.
Нет, не хватает скудных терций... Вошло, а выйдет сквозь живот.
У суеты четыре сердца, в какое ни стреляй — живет. Лимон порезан. Дамы сыты. Чуть-чуть растрепаны меха... Любовь и гений снова — квиты... все остальное — потроха.
— Не спорь.
Листай народ и лица... Не надо пачкать зря торшон. Ведь вряд ли гению родиться, когда у всех все — "хорошо"... Как вянет это слово в скобках, как тянет сыростью... Ведь да — они рождаются в подсобках... почти что мертвые всегда.
Ведь гениев и идиотов не взвесить на одних весах... Какую ж странную работу себе избрали... в небесах.