Ксения ЕМЕЛЬЯНОВА
О СЕБЕ
Родилась в Москве в 1988 году. Окончила Литературный институт имени Горького. Не печаталась. Воспитываю сына (три года). Работаю корректором в бюро переводов.
Что такое поэзия
Я воспринимаю поэзию главным образом как процесс. Для меня существующие в мире поэтические тексты — это некое вещественное доказательство, кожура, шелуха, кокон бабочки, которая улетела, створки почек, которые распустились. Вещественное доказательство того, что у рода человеческого есть потребность иногда придавать речи особенный статус, возводить ее в иную степень. Вероятно, чтобы, создавая и воспринимая такую речь, человек переключался на свой высший уровень, оказывался на некой вершине жизни. Восприятие поэзии — это момент усилия, когда мы решаемся переступить привычную мысленную лень в попытке что-то постичь, что-то ухватить, ведь мы читаем стихотворение, мы ждем от этого текста смысла и красоты. Читатель почти всегда, как мне кажется, видит в стихотворении больше, чем объективно содержится в тексте. И человек, создающий поэтическое произведение, испытывает и представляет гораздо больше, чем у него в итоге в текст помещается. И у создателя, и у читателя непосредственно в момент создания и восприятия поэтического тек-
ста рождаются ассоциативные "облака", живые, переливающиеся, мерцающие. И в стихотворении наиболее ценен именно пишущий / воспринимающий человек. Стихотворение — это проводник, таблетка для вызывания к жизни мыслительноассоциативного облака. Это результат возникшей с незапамятных времен неписаной договоренности между людьми особенным образом воспринимать особенным образом организованную речь. Текст, написанный в столбик, производящий впечатление особой узнаваемой ритмичности, дает сигнал включить свое необыденное восприятие, "отложить попечение" и перенестись на вершину своей жизни, и там, на этой вершине, позволить мурашкам разбегаться по тебе во все стороны и шевелить волосы на твоей голове. А еще это свидетельство чужой жизни и проводник к мерцанию чужого "облака". Когда я открываю страницу со стихотворением, скажем, уже умершего поэта, я вижу столбик типографского шрифта, я знаю, что бабочка уже улетела. Но когда я начинаю читать, она снова рождается, только уже из моей души.
ста рождаются ассоциативные "облака", живые, переливающиеся, мерцающие. И в стихотворении наиболее ценен именно пишущий / воспринимающий человек. Стихотворение — это проводник, таблетка для вызывания к жизни мыслительноассоциативного облака. Это результат возникшей с незапамятных времен неписаной договоренности между людьми особенным образом воспринимать особенным образом организованную речь. Текст, написанный в столбик, производящий впечатление особой узнаваемой ритмичности, дает сигнал включить свое необыденное восприятие, "отложить попечение" и перенестись на вершину своей жизни, и там, на этой вершине, позволить мурашкам разбегаться по тебе во все стороны и шевелить волосы на твоей голове. А еще это свидетельство чужой жизни и проводник к мерцанию чужого "облака". Когда я открываю страницу со стихотворением, скажем, уже умершего поэта, я вижу столбик типографского шрифта, я знаю, что бабочка уже улетела. Но когда я начинаю читать, она снова рождается, только уже из моей души.
Ксения Емельянова
* * *
Широко — не удержится глаз ни на чем,
соскользнет и утонет в зеленой заре.
Золотым и беззвучным лучом-плавником
гладит солнышко по воде.
Больше воздуха стало сегодня, на дне
мира открылась воздушная течь.
На земле почерневшей тает снег,
в эту землю не страшно лечь.
соскользнет и утонет в зеленой заре.
Золотым и беззвучным лучом-плавником
гладит солнышко по воде.
Больше воздуха стало сегодня, на дне
мира открылась воздушная течь.
На земле почерневшей тает снег,
в эту землю не страшно лечь.
* * *
Волосы запахнут речной водой,
Станет прозрачнее вода глаз…
Если ты еще хочешь увидеть меня молодой,
Время сделать это — сейчас.
Скоро мой сын станет жителем дачных мест,
Будет бродить теленком в кустах смородины,
Излазает каждый метр на пару км окрест
И всю жизнь будет звать это Родиной.
Я пополню ряды ситцевых матерей,
Галерею женских образов: голос, руки, подол.
Время вокруг завьется — чем дальше от меня, тем быстрей.
А в центре спирали все еще влажен воздух
И холодит ступню мною вымытый пол.
А у русских рек каждый год те же русые мальчики,
Те же на бок брошенные велосипеды,
Пожилые пары и дети, купальщики-дачники…
Сосед вечерком говорит соседу:
" Умер Абрагин, пчел который держал".
На соседнем участке старая женщина, жена (вдова) его Вера,
Разговаривает с пионами: " Уже отцветаете. Как же жаль.
Вы мои хорошие".
А они опадают, и слушают,
В руки ее клонят головы
И не верят.
Станет прозрачнее вода глаз…
Если ты еще хочешь увидеть меня молодой,
Время сделать это — сейчас.
Скоро мой сын станет жителем дачных мест,
Будет бродить теленком в кустах смородины,
Излазает каждый метр на пару км окрест
И всю жизнь будет звать это Родиной.
Я пополню ряды ситцевых матерей,
Галерею женских образов: голос, руки, подол.
Время вокруг завьется — чем дальше от меня, тем быстрей.
А в центре спирали все еще влажен воздух
И холодит ступню мною вымытый пол.
А у русских рек каждый год те же русые мальчики,
Те же на бок брошенные велосипеды,
Пожилые пары и дети, купальщики-дачники…
Сосед вечерком говорит соседу:
" Умер Абрагин, пчел который держал".
На соседнем участке старая женщина, жена (вдова) его Вера,
Разговаривает с пионами: " Уже отцветаете. Как же жаль.
Вы мои хорошие".
А они опадают, и слушают,
В руки ее клонят головы
И не верят.
* * *
По вечернюю звезду, как по воду,
идет золотое облако,
светлеет в зените колокол,
гудит, коромысло качается,
закрываются глазки твои, закрываются.__
" ...Жили-были, — слышу. — Живы мы были, жили,
бездорожье в головушках разводили,
только не видели, что над покоем стоим, и под ногами —
вода без дна, глубока,
спит и не помнит бе́рега".
Так вот где вечная твоя развернулась постеленка.
Ветром потянет в груди, но какую ни затяни,
выльется все одно — колыбеленка.
Закачаются берега.
Баю-баюшки.
Голосом расскажу тебе, но словом что рассказать?
Как иду по весне, убираю с лица прядь,
а руки — мамины.
И пугаюсь, и смеюсь.
По вечернюю звезду идет золотое облако,
по разлитому небу да по травяным полям.
Из полей навстречу выходит холм, на холме храм,
а на храме крест, а на кресте звезда.
То не храм, а колодец, то не колокол, а вода.
Зачерпнула полную, тaя, пошла на четыре стороны.
Утром облако соберет по полям ягоду —
мою голову
всем меня хватит поровну.
идет золотое облако,
светлеет в зените колокол,
гудит, коромысло качается,
закрываются глазки твои, закрываются.__
" ...Жили-были, — слышу. — Живы мы были, жили,
бездорожье в головушках разводили,
только не видели, что над покоем стоим, и под ногами —
вода без дна, глубока,
спит и не помнит бе́рега".
Так вот где вечная твоя развернулась постеленка.
Ветром потянет в груди, но какую ни затяни,
выльется все одно — колыбеленка.
Закачаются берега.
Баю-баюшки.
Голосом расскажу тебе, но словом что рассказать?
Как иду по весне, убираю с лица прядь,
а руки — мамины.
И пугаюсь, и смеюсь.
По вечернюю звезду идет золотое облако,
по разлитому небу да по травяным полям.
Из полей навстречу выходит холм, на холме храм,
а на храме крест, а на кресте звезда.
То не храм, а колодец, то не колокол, а вода.
Зачерпнула полную, тaя, пошла на четыре стороны.
Утром облако соберет по полям ягоду —
мою голову
всем меня хватит поровну.
* * *
Художникам проще, без слов вообще легко.
Уйти далеко берегом над рекой.
Колос мой травяной, вытянутой рукой
если коснусь, вспомню ли ваш покой?
Ветер, коснись волос травяных моих.
Если босой по полю, а смотришь вдаль,
песней умолкшей в грудь оседает — от поля до неба — жизнь.
Трав головной поклон, травам — земной поклон,
ангеле, помолись,
хранителю святый мой,
моли Бога о мне.
Стелется по земле,
ветер стелется по земле,
только что-то в силу не разойтись.
Человек со страниц учебника анатомии.
Как тело содержит душу, боль наполняет плоть.
В городах вода серебрит берега бетонные,
жалеет, целует: " Спи, — говорит, — скоро снег, — говорит, — видишь: небо белым-бело".
Когда становишься камнем, голуби перестают бояться, взлетая, задевают крылом.
Прикосновенье небес — новая жизнь, трудная, как любовь.
И если босиком идешь по полю,
не смотри по́д ноги,
и тогда плоть поля выступит под подошвами
теплым войлоком,
живое насквозь, тропы вытоптанные, травы некошеные.
Идешь и знаешь: дорожки в лесу замшевые,
небо у края облаком белым стелется,
где-то внутри тебя белое спит озеро,
травы над рекой белому свету кланяются.
Уйти далеко берегом над рекой.
Колос мой травяной, вытянутой рукой
если коснусь, вспомню ли ваш покой?
Ветер, коснись волос травяных моих.
Если босой по полю, а смотришь вдаль,
песней умолкшей в грудь оседает — от поля до неба — жизнь.
Трав головной поклон, травам — земной поклон,
ангеле, помолись,
хранителю святый мой,
моли Бога о мне.
Стелется по земле,
ветер стелется по земле,
только что-то в силу не разойтись.
Человек со страниц учебника анатомии.
Как тело содержит душу, боль наполняет плоть.
В городах вода серебрит берега бетонные,
жалеет, целует: " Спи, — говорит, — скоро снег, — говорит, — видишь: небо белым-бело".
Когда становишься камнем, голуби перестают бояться, взлетая, задевают крылом.
Прикосновенье небес — новая жизнь, трудная, как любовь.
И если босиком идешь по полю,
не смотри по́д ноги,
и тогда плоть поля выступит под подошвами
теплым войлоком,
живое насквозь, тропы вытоптанные, травы некошеные.
Идешь и знаешь: дорожки в лесу замшевые,
небо у края облаком белым стелется,
где-то внутри тебя белое спит озеро,
травы над рекой белому свету кланяются.
* * *
В сердцевине каждого дерева детство дерева —
Облик дерева, каким оно было в первые годы жизни.
Дерево консервирует прошлое.
" Пшеничное поле стучит о сапог
длинноостым колосом.
Вода плещется на краю земли.
Небо шевелится облаками", —
это я сочиняю, балансируя на велосипеде с восьмеркой
по тропинке через поле,
где-то позапрошлым летом.
" С другой стороны облаков
все очень маленькое.
Космос близок,
и мы от него мало защищены.
Мне двадцать лет, а мне все кажется, что я такая же, как всю жизнь была".
Прошло два года, и ничто не изменилось.
Мой сын, такой же маленький, как я,
На даче в первый раз увидел небо
И облака
И улыбнулся.
Он приступил к загадке.
Облик дерева, каким оно было в первые годы жизни.
Дерево консервирует прошлое.
" Пшеничное поле стучит о сапог
длинноостым колосом.
Вода плещется на краю земли.
Небо шевелится облаками", —
это я сочиняю, балансируя на велосипеде с восьмеркой
по тропинке через поле,
где-то позапрошлым летом.
" С другой стороны облаков
все очень маленькое.
Космос близок,
и мы от него мало защищены.
Мне двадцать лет, а мне все кажется, что я такая же, как всю жизнь была".
Прошло два года, и ничто не изменилось.
Мой сын, такой же маленький, как я,
На даче в первый раз увидел небо
И облака
И улыбнулся.
Он приступил к загадке.
* * *
Зиму простоявшие камыши ветром кло́нятся.
В груди, как в детстве, когда наплачешься,
сыро, сладко. По ветру волосы
просятся
золотинками обозначиться
на свету, на ветру. На стеблях сухих
камышовый пух, как собачий мех.
Наберешь в карманы
— и мир притих —
слышно: бьется в секунду раз.
И ступай внимательно по земле:
речка внутри земли течет.
Тепло в карманах — о том, как вне
зрения,
за моим плечом
в поле стоит зима.
В груди, как в детстве, когда наплачешься,
сыро, сладко. По ветру волосы
просятся
золотинками обозначиться
на свету, на ветру. На стеблях сухих
камышовый пух, как собачий мех.
Наберешь в карманы
— и мир притих —
слышно: бьется в секунду раз.
И ступай внимательно по земле:
речка внутри земли течет.
Тепло в карманах — о том, как вне
зрения,
за моим плечом
в поле стоит зима.
* * *
1.
Ангел кормит меня на улице
крошками чужих жизней
то лицо, то слово
Хожу босиком, как голубь
не могу подойти ближе
Тревога всегда состоит из нежности
когда, как щенок, вылизан
теплым ветром в конце осени
в начале безбрежности
Вылизан, вырожден, выкинут в мир, как в реку
и сердце наматывает на винты
от ощущения собственной наготы
И не слышишь, не видишь, ни языка не знаешь
Но новая атмосфера уже вокруг
и хочешь не хочешь, но испаряешь в нее новорожденное свое тепло
Господи, не уйти из Твоих рук
не прикинуться мертвым, не выдавить предназначенное для этого автобусное стекло
2.
Ангел кормит меня на улице крошками,
Водит чужими дорожками,
То лицо обронит, то слово, то жизнь чужую,
То покажет тайную комнату раздвижную.
Так возьмет и вынет стену, что здесь стояла
20 лет с моего младенческого начала,
20 лет глаза привыкали скользить, не найдя предмета,
А окажется не тупик, а поле и море света.
Так однажды вскроется память, и все, что было,
Все, что мимо мелькнуло, что, словно кощей, хранила,
Мне отдаст: уходившую электричку,
Запах, воздух, погасшую спичку, зажженную свечку, птичку,
Пару прогулянную, приступ хохота, утро белое,
Час, минуту, мгновение, молодость целую.__
3.
В детстве как во сне
привиделась жизнь
солнечной стороной
мокрой улицы
Неужели она
в итоге так и окажется
бликами
ясновиденными в день
который я забыла?
Ангел кормит меня на улице
крошками чужих жизней
то лицо, то слово
Хожу босиком, как голубь
не могу подойти ближе
Тревога всегда состоит из нежности
когда, как щенок, вылизан
теплым ветром в конце осени
в начале безбрежности
Вылизан, вырожден, выкинут в мир, как в реку
и сердце наматывает на винты
от ощущения собственной наготы
И не слышишь, не видишь, ни языка не знаешь
Но новая атмосфера уже вокруг
и хочешь не хочешь, но испаряешь в нее новорожденное свое тепло
Господи, не уйти из Твоих рук
не прикинуться мертвым, не выдавить предназначенное для этого автобусное стекло
2.
Ангел кормит меня на улице крошками,
Водит чужими дорожками,
То лицо обронит, то слово, то жизнь чужую,
То покажет тайную комнату раздвижную.
Так возьмет и вынет стену, что здесь стояла
20 лет с моего младенческого начала,
20 лет глаза привыкали скользить, не найдя предмета,
А окажется не тупик, а поле и море света.
Так однажды вскроется память, и все, что было,
Все, что мимо мелькнуло, что, словно кощей, хранила,
Мне отдаст: уходившую электричку,
Запах, воздух, погасшую спичку, зажженную свечку, птичку,
Пару прогулянную, приступ хохота, утро белое,
Час, минуту, мгновение, молодость целую.__
3.
В детстве как во сне
привиделась жизнь
солнечной стороной
мокрой улицы
Неужели она
в итоге так и окажется
бликами
ясновиденными в день
который я забыла?
Прогулка
Воздушная трапеция моста,
И рельс, и телеграфный провод,
Далекие, протяжные места
Натягивают повод, просят повод.
Места отрадные, как Божий день,
Широкие, как между облаками
Открывшиеся окна, берегами
Плывут мимо плывущих по воде.
Высоким диким берегом втроем
После купания мы пробираемся, и ветер
Одежду нашу сушит на ходу.
Поток воздушный, купольный объем
Объемлет все. И у раздавшегося света,
Мне кажется, сторон я не найду.
И рельс, и телеграфный провод,
Далекие, протяжные места
Натягивают повод, просят повод.
Места отрадные, как Божий день,
Широкие, как между облаками
Открывшиеся окна, берегами
Плывут мимо плывущих по воде.
Высоким диким берегом втроем
После купания мы пробираемся, и ветер
Одежду нашу сушит на ходу.
Поток воздушный, купольный объем
Объемлет все. И у раздавшегося света,
Мне кажется, сторон я не найду.
* * *
Наследники усадебных прудов,
Супруги селезень и утка
Неспешно пробираются меж листьев
Разросшихся кувшинок. Их утята
Спешат и путаются. Чтобы не отстать,
Срезают путь по листьям, как по суше,
И вес их листьев не колеблет.
Говорят,
Кувшинка, отцветая, сокращает
На время к солнцу выпущенный стебель,
И он утягивает зреть под воду
Зачатый плод.
Наследники усадебного парка,
Мы ходим по " неведомым дорожкам"
И наблюдаем жизни чудеса.
И после, дома,
Готовясь лечь, выходим на балкон
В последний раз перед коротким сном
Движенье жизни и услышать, и вдохнуть
Из крон деревьев.
Нам вспоминаются и парк, и пруд,
Семейство уток в лабиринте листьев,
Цветущие кувшинки, чудеса…
…И, засыпая,
Мы разговариваем шепотом, неслышно,
Чтобы самих себя не разбудить.
Супруги селезень и утка
Неспешно пробираются меж листьев
Разросшихся кувшинок. Их утята
Спешат и путаются. Чтобы не отстать,
Срезают путь по листьям, как по суше,
И вес их листьев не колеблет.
Говорят,
Кувшинка, отцветая, сокращает
На время к солнцу выпущенный стебель,
И он утягивает зреть под воду
Зачатый плод.
Наследники усадебного парка,
Мы ходим по " неведомым дорожкам"
И наблюдаем жизни чудеса.
И после, дома,
Готовясь лечь, выходим на балкон
В последний раз перед коротким сном
Движенье жизни и услышать, и вдохнуть
Из крон деревьев.
Нам вспоминаются и парк, и пруд,
Семейство уток в лабиринте листьев,
Цветущие кувшинки, чудеса…
…И, засыпая,
Мы разговариваем шепотом, неслышно,
Чтобы самих себя не разбудить.
Женщины
В роддоме научили не стесняться
Голого тела,
Смертного пота, родильной крови.
В роддоме все женщины знают,
Из чего сделан мир
И как добывается соль земли.
Нерожавшие студенточки
Моют рожениц в родзале.
Пожилые нянечки
Вытирают залитый кровью
Пол от кровати до туалета
И меняют простыни и пеленки.
Женщины ухаживают друг за другом,
И невидимые голуби порхают
Между пластиковыми детскими люльками.
Голого тела,
Смертного пота, родильной крови.
В роддоме все женщины знают,
Из чего сделан мир
И как добывается соль земли.
Нерожавшие студенточки
Моют рожениц в родзале.
Пожилые нянечки
Вытирают залитый кровью
Пол от кровати до туалета
И меняют простыни и пеленки.
Женщины ухаживают друг за другом,
И невидимые голуби порхают
Между пластиковыми детскими люльками.
* * *
Копейки считали, ссорились, были счастливы.
Не ведали, что творили, и шли по замыслу.
Думали развестись, а сына родили.
Щедр и Милостив Господи, чем мы Тебе угодили?
В нашей страшной стране так и ждешь мора, глада, нашествия
И гражданской войны, что хуже стихийного бедствия,
Высоты безымянной, оврага безвестного, без суда и без следствия.
Защити же, Господи, детство их.
Осень вот: на стружке яблонных листьев коричневой
коляски и курточки
Так ярко. " Гули-гули" и " ути-уточки" —
Так сбивчиво.
Не ведали, что творили, и шли по замыслу.
Думали развестись, а сына родили.
Щедр и Милостив Господи, чем мы Тебе угодили?
В нашей страшной стране так и ждешь мора, глада, нашествия
И гражданской войны, что хуже стихийного бедствия,
Высоты безымянной, оврага безвестного, без суда и без следствия.
Защити же, Господи, детство их.
Осень вот: на стружке яблонных листьев коричневой
коляски и курточки
Так ярко. " Гули-гули" и " ути-уточки" —
Так сбивчиво.