Скажи рулевому, чтоб правил – правее.
Скажу рулевому, чтоб вывел – левее.
Не надо правее,
Не надо левее,
А надо – живее! Живее! Живее!

А надо, чтоб сильно вертелись колёса
И не буксовало решенье вопроса.
И цель благородна, и ветер в ушах,
И слышно, как прячется враг в камышах.

Куда полетят молодые моторы,
Сыновней тоской оглашая просторы,
Вздымая пласты и пуская вразнос
Молчанье полей и усталых берёз?

Это было в прошлом веке,
Где водились чудеса.
Вспять уплыли наши реки.
Молча сгинули леса…

Это вы в холодном зале
Что-то пели о любви?
Вам, конечно, приказали,
Вас к берёзе привязали,
Вас пытали на крови,

По щекам цепями били?
Целились из-за угла?

Нет, мы Родину любили.
С нами Родина была.
До сих пор в Сибири где-то
Отдыхает меж болот
Наша главная ракета.
Наша сила и оплот.

Если что – она взовьётся
И умчится навсегда
В мир, где весело живётся
Средь покоя и труда,

Где не злобствуют народы
И работают с утра
Поезда и пароходы
И на пашнях трактора.

Где широкие дороги
И высокие мосты,
И не чувствуют тревоги
Пограничные посты.

…Но укрыты к ней подходы,
Зашифрованы пути,
Чтоб соседние народы
Не смогли её найти.

А когда и нас не станет,
Враг заявится, спеша,
Пусть попробует, достанет.
Не достанет. Ни шиша.

Какие нынче урожаи?
Какие виды на зерно?
Мы никому не угрожали.
В Европу выбили окно.

Да не окно, а только щёлку –
Чтоб в доме сделалось светло.
Но от неё немного толку:
Ладонь просунуть тяжело.

Мы только сунули – и сразу
Уже гудят со всех высот:
Давайте нам задаром газу
И нефти баррелей пятьсот.

Зачем, сердешные, пристали,
На что вам эта ерунда?
У нас пятьсот вагонов стали
И рыба бьётся в невода.

Нам ничего для вас не жалко –
Ни кваса и ни холодца,
Ни дорогого полушалка,
Ни оренбургского песца.

Встречайте нас, как мы встречаем,
С улыбкой – друга и врага.
А то возьмём и осерчаем
И подпалим свои стога.

Таких наделаем пожарищ
И наворочаем делов,
Что ни один в Москве товарищ
Не подберёт весомей слов.

Мы не оставим белых пятен…
Уж так сложилось на веку,
Что дым отечества приятен
У нас любому чудаку.

В советский бывший развалившийся колхоз
Американец Джон Копейкин жену-красавицу привёз.
Жене понравились ромашки и луга,
Но озадачила январская шуга.

Но Джон Копейкин был, естественно, не глуп
И озаботился запасом соли, сахара и круп.
И перед тем, как наплодить своих детей,
Они построили жильё для лошадей.

У них в курятнике семнадцать тысяч кур.
Ведь Джон Копейкин, весельчак и балагур,
С утра до ночи он не тратит время зря
(Зачем ещё тогда летать через моря?)

И вот окрестные решают мужики:
Доколе будем чесать языки?
Пора и нам, товарищи, тогда
В своих лугах пасти свои стада.

И рассуждают так азартно, горячо:
А ты-то чё? А я-то вот ни чё!
И чокаются, глядя на луга:
Россия! Родина! Как ты нам дорога!

Прощайте, скомканные вещи,
Тетради и карандаши.
Приметы времени зловещи:
Не плохи и не хороши.

Всё, что раздать не успеваю,
Всё, что не дорого давно,
Позабывать – позабываю,
Мечу в колодезное дно.

Пускай достанется кому-то
Когда-нибудь на склоне дней
Очаровательная смута
Моих заколок и перстней.

Пускай обрадует кого-то
Среди открыток озорных
Ещё живая позолота
На фотографиях родных.

А вот купца ли, ротозея –
Молю искателей глубин,
Чтоб не воссоздали музея
Из этих трепетных руин.

Пускай затягивает плющем
Всё разорённое… как знать,
Я ворочусь и о грядущем
Уже не стану вспоминать.

И ворочусь, и пожалею,
И обойму своей тоской
России тёмную аллею,
Обрыв над тёмною рекой.

Ты отворяла светлые покои
И размыкала сонные уста,
И сообщали нежные левкои,
Как ты свежа, прекрасна и чиста.

И мудрецами делались невежды,
Когда легко вскочив на жеребца,
Неслись исполнить смелые надежды,
Не убоясь ни шпаги, ни свинца.

По твоему высокому указу,
Алмазным шпилем грамоты скрепя,
Орлы орлами стлались по Кавказу
И трепетали дикие степя.

И ловко так в порфировой перчатке
Как будто бы уже не новичок
Просторы все от моря до Камчатки
Охватывал девичий кулачок.

Твоих побед прелестные картины
Окрашены сиянием ланит.
И хорошо, что холод гильотины
Вовеки их уже не осквернит.

Любовь к цветам
Губительна здоровью.
Вдохнёшь цветок –
И мучаешься кровью.
Жар в голове, на шее, на устах.
И соловьи колотятся в кустах…

Тоскует разум в поисках прохлады.
За форточками – звоны да рулады.
И ландыши струятся по спине,
Как жемчуга разъятые во сне.

На сквозняке ли,
в душном полушалке,
Слезами перемазана до пят,
Торопишься, а чуткие фиалки
С запястьем перевиться норовят.

От синего, от жёлтого цветенья
Бежать, бежать, лелея свой недуг,
Как будто в том и есть
одно спасенье:
Чтоб ничего не чувствовать вокруг.

Тогда зачем копить в себе науку
И этот бег, и странную юдоль:
Как и любовь даётся через муку,
Так красота даётся через боль.

Какое чудо – быть одной
Из тысяч или миллионов
Песчинок, вздыбленных волной
Геофизических законов!

Пока мерцающий экран
Сопротивляется контролю,
Всего щелчок – и ураган
Уже не остановит волю.
Скажи, куда тебя влечёт,
К какому звёздному прибою?
Средневековый звездочёт –
Пигмей в сравнении с тобою.

Ты можешь, сидя за столом,
Сто раз пересекать экватор
Наперекор и напролом…
Пока не сел аккумулятор.

Пока решительный звонок
По твоему домчится следу
И мама выдохнет: сынок!
Приди, мы ждём тебя к обеду.

Не знаю, в чём моя вина
И что я делаю не так,
Когда холодная луна
Заполоняет мой чердак.

Опять бумага и перо
Мне растолковывать спешат,
Как всё не умно и старо,
Чем наши помыслы грешат.

Тогда зачем и для чего
Мне столько выдано души?
Хватило б грамма одного,
Чтоб успокоиться в тиши.

Чтоб только спать и только есть
И не хворать от сквозняка.
Да иногда тропинку месть
От тех ворот до чердака.

Пионы, лилии, шалфей,
Шиповник – логовище фей…
Кого-то радуют весною
Цветы, посаженные мною.

Не я хожу теперь кругами,
Но кто-то чуждый норовит
Давить тупыми сапогами
Капустниц белых и сильфид.

Лишь об одном теперь жалею
И знаю, в чём моя беда:
Мою цветущую аллею
Мне не увидеть никогда.

Из-под горы, из-под её махины,
Где лопухов свисают балдахины,
Где шевелятся камни, как стекло,
Тая в себе великое начало,
Тысячелетье пело и журчало
Преобразуя чудо в ремесло.

Табличка лаконичная гласила:
Напьёшься – и почувствуется сила
Какой-то непонятной глубины.
…Лежал стакан захватанный и чистый,
По ободку на ленте золотистой
Чужие прикасания видны.

Не пей! Не пей! – в кустах кричали птицы.
Испей, испей, – шептали медуницы,
И падал шмель в холодную струю.
И с банками толкались горожане,
И в церковь устремлялись прихожане,
Счастливые, что вот уже в раю.

А я стою, отряхивая руки,
У родника застрявшая от скуки,
И понимаю, в чём моя беда:
Без удержу так страстно отдаваться
И в тот же миг со всеми расставаться
Я не сумею больше никогда.