Быть нравственным нынче стыдно. А для многих "продвинутых" быть нравственным, совестливым, честным, добрым не просто стыдно, а глупо, несовременно, это равно тому, чтобы быть слабым, несчастным, невезучим, неудачником и бог весть кем ещё, но только не сильным мира сего.
"В наше время честность и глупость – одно и то же", – говорит героиня рассказа Анатолия Пренко "Чистоплюйка" Настя Галкина. И рисует своей подруге Нине Колгановой картину, которую наблюдала на хуторе: "Прошёл дождь, во дворе лужи. От сарая к хате идёт кошка. Она осторожно ступает туда, где посуше, но всё равно залезает в грязь и потом так брезгливо и смешно отряхивает лапы. Наконец, добралась до крыльца, уселась на ступеньке, стала вылизывать, выгрызать из лап грязь и выплёвывать её. Тоже брезгливо! Ты очень похожа на эту чистюлю-кошку!"
И что же Нина должна была ответить? Конечно, не согласиться с этой моралью: "Нашла сравнение!". А Настя твердит: "Шагая по расхлябистой дороге жизни, нельзя, подруга, не замарать ног". Нина стоит на своём: "Надо стараться не запачкаться". И строгий вердикт Настеньки: "Да пойми же наконец, сегодня быть такой, как ты, себе в убыток!".
Давно сформулирована эта философема: "Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя", то есть какова музыка, таков и танец, а ещё вернее – провалившись в отстойник общественного нужника, не говори, что искупался в ванной с парным молоком. Хитреньким и ловким был тот идеолог, который соорудил эту иезуитскую ловушку с бездонной пастью всепожирающего молоха – и мал, и велик, все туда, в жерло ненасытного, а тот спокойно пережуёт их и выбросит одну серую массу "бывших человеков", способную произносить только одну фразу: "Слушаюсь и повинуюсь, мой Господин!".
Холопское – гнуть спину и знать, где, когда, перед кем, – стало явлением почти всеобщим и нормой поведения в общественной иерархии. Колганова этого делать не хочет, точнее – пока не готова: "Да стыдно всё это, так стыдно, Настенька!", а для Настеньки – "привычное дело": "Не согласишься со мной будешь рукава жевать!" – говорит она. Нет, Настя ничего плохого подруге не желает, не строит вокруг неё интриг, не ищет собственных выгод, наоборот – любит её, искренне хочет, чтобы у неё всё получилось, готова всё сделать, организовать, помочь ей "обрести себя". Только для этого Нине надо быть другой, быть как все, как она сама.

Настенька красива, умна, благополучна и давно поняла, что "надо уметь устраивать свои дела". Она знает законы нынешней жизни, пользуется ими блистательно и не преступила, как думает, никакой грани. Она – "только, как все", и это обеспечивает ей полноправный и полновесный комфорт в обществе и личной жизни. Этот комфорт приобрёл в её психологии статус безусловно и бескомпромиссно объективной и безапелляционной нравственности.

Вот это чудо и есть ЗЛО, которое выглядит добреньким, нестрашненьким, ЗЛО, которое вырядило себя в тогу милосердного дядюшки с ангельской улыбкой, за которой тщательно скрываются тридцать три вампирских зуба. Оно-то и становится главной мишенью благородной и глубокой художественной прозы Анатолия Пренко, одного из немногих наших писателей, оставшихся верными великим гуманистическим ценностям русского духовного творчества. Я имею в виду из ныне здравствующих В. Распутина, Ю.Бондарева, В.Личутина, В.Лихоносова, В.Крупина, Г.Немченко, из ушедших в иной мир М.Шолохова, К.Паустовского, В.Белова, В.Астафьева, В.Шукшина, Ю.Казакова. Конечно, не только их. И те, и другие продолжают прочно удерживать высокую планку истинно национального художественного мышления на шкале подлинных духовно-эстетических завоеваний. Они рассматривают нравственность как категорию духовную, как выражение первородной художественности.
Чего греха таить, в русской литературе, особенно прозе последнего времени, новоиспечёнными критиками и сверхмодными авторами "обновлённых" романов и повестей предпринята мощнейшая атака на нравственность в понимании и художественном осмыслении именно тех писателей, которых я называл выше: бей крупных, чтобы мелочь не поднимала хвост! И всё поменялось, или почти всё. Вместо вековечных нравственных ценностей – люби ближних, родную землю, будь верным заповедям предков, уважай старших, "неубий", помогай тем, кто слабее тебя, не предай никого, тем более друга, и много-много ещё такого, благородного, настоящего, непреходящего, которое выработал народ в течение веков и на котором стоял, стоит и, надо надеяться, будет стоять русский, российский, вообще людской дом, – вместо всего этого нынешнее архисовременное, смею сказать, вненациональное русское художественное слово воспело и продолжает активно воспевать нравственный разгул, духовный беспредел, сексуальное варварство, интимное пакостничество – не только в стольном граде, но и в близлежащих "петушках", "клинах". Теперь в раскрашенном во все цвета "сексапильности" одеянии изображается не кто-нибудь, а сама "русская красавица". А подлинная русская красавица коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт, пройдёт, словно солнце, осветит, посмотрит – рублём одарит!
Повальное разрушение великой, духовно оснащённой, народной памятью лелеемой нравственности давно произошло на эстраде. Она методично, с высокой интеллектуальной вышки режиссёрского искусства продолжает свой вулканический процесс в русском театре – как хорошо, что Чехов не увидит сегодняшней своей "чайки", "сестёр" своих: от ужаса скончался бы ещё раз! А коррозия, которая глубоко проникла в жизнесодержащие поры русской прозы, способна на ещё более серьёзные, тайфунные разрушения на теле и в сердце национальной нравственности и духовности. Убиение народа начинается именно с этого. И сегодня в российском пространстве немало таких "интеллектуалов", которые "это самое" умеют делать совершенно беспардонно и без всякого зазрения совести, если она у них ещё осталась.
Подвижнически решительны и весьма своевременны усилия, безусловно, талантливого и смелого в своих философско-художественных исканиях Анатолия Пренко – и в произведениях малой формы (рассказах, притчах, сцепках, этюдах), и в повестях "романного стержня", "романного содержания", которые и составили книгу "Солнце смеётся..." – ладную, гармоничную, занимательно интересную прозу, корневой, исходной мыслью которой является высокая нравственность.
Ею, несомненно, одержима Нина Колганова ("Чистоплюйка"), которая никак не может согласиться с философией Настеньки, оправдывающей безнравственно-мерзкое всевыручающей палочки: "Что же делать – время такое". И тем не менее Нина всё же попала на крючок этой холопской палочки-выручалочки, конец которой крепко удерживал её начальник Тюрин, от которого всецело зависело, остаться ей на работе или быть уволенной по сокращению: "Как же я – одна с ребёнком?" А для начальника-то этот вопрос и был самым ожидаемым и желаемым, и когда подчинённая услышала от него положительный ответ, а начальник от неё "Не знаю, как и отблагодарить вас, Виктор Трофимович", он сказал ей давно заготовленное: "А я знаю! Сегодня же это важное событие в твоей жизни мы отметим в ресторане "Горный родник". Нина не могла отказать ему. Ниточку, конец которой она взяла в свои руки, ловко потянул к себе Виктор Трофимович, и женщина попалась в хитросплетённые сети многоопытного хама-ловеласа, который считает себя "благородным, порядочным человеком". В ресторане он её так чем-то (может, и не коньяком!) напоил: "пила французский коньяк и... не пьянела", что она "неожиданно отключилась. Полностью". Потом случилось то, что обычно в таких ситуациях случается. Колганова, которая не "как все", одержимая высокими чувствами нравственности и чистоты, она в течение многих лет оставалась верной любимому мужу, погибшему в авиакатастрофе, – оказалась в постели другого мужчины. Правда, автор достаточно убедителен в раскрытии психологических мотивов её физического состояния, которые вроде бы оправдывают поведение героини, без воли и вне памяти которой произошло то, что произошло. Уже в памяти она утром говорит: "...всё не так, всё не по-людски, Виктор Трофимович!", и "быстро встала с кровати и, отвернувшись, стала торопливо одеваться", потом в голосе её появилась сила – она полностью "вернулась к себе" и решительно заявила: "Я увольняюсь". Далее – "дрожащими пальцами застегнув на белой кофточке последнюю пуговицу, Нина обернулась, взглянула на стоящего перед ней голого мужчину: обрюзгший, лицо красное, толстые губы дёргаются, глаза холодные, обморщиненные. Содрогнувшись от брезгливости к нему и себе, она негромко сказала: "Какая мерзость!" К сожалению, так происходит не всегда, чаще – иначе, по другому сценарию. Нина, хотя и ненадолго – а может, уже навсегда? – но оказалась в цепких лапах отрицаемого ею мира. Нет, она совсем не кошечка, о которой ей рассказала Настя, и вступила она не в мелкую грязь, а в глубокий и сильный поток нравственной нечистоплотности, в круговороте которой торжествует современное галстучно-тупорылое хамство.

Колганова не может одолеть это ЗЛО, но оно, ЗЛО, способно положить её на обе лопатки – вот, что вызывает в сознании и душе писателя неуёмную боль, живое, кровоточащее страдание именно то, что большое, благородное, сильное и мудрое сердце оказывается в омуте всепоглощающего ЗЛА, осмысленного и потому очень опасного, морального пакостничества, глухой и жестокой безнравственности.

Разве не оно, ЗЛО, им же совершённое давно, неосознанно или подспудно осознаваемое им в течение долгой и сложной жизни, богатой добрыми делами, труднейшими противоречиями в его характере, поведении, – сгубило неповторимо прекрасного и справедливого во всём Георгия Тхагошева (повесть "Солнце смеётся..."). Как это укладывается в одну логическую линию – сотворить зло и быть справедливым во всём? Невероятно, но это так. В этом смысл и самоанализ личностью собственной жизни.
Анатолий Пренко глубок как писатель, как философ-аналитик, стилист, яркий, самобытный, современный, хотя проблемы, которые его волнуют, вечные, общегуманистические. Герои его живут сегодня, они среди нас – педагоги, строители, мэры, фермеры, предприниматели – но держат в памяти всё, что было, есть, возможное будущее, многие из них богобоязненны, хотят быть добрыми, чистыми, верят в добро, справедливость, если и ошибаются, то часто ошибаются честно, в поисках падежных идей, крупных мыслей, потому и остаются личностями – носителями значительных ценностей.