И до меня проходили,
Ежились на сквозняках,
И до меня отлюбили
Дождь, и разлуку, и страх.

И до меня ужасались
Стонущей бездне небес,
И до меня погружались
В неувядаемый лес.

Долгой, сплошной вереницей…
На вековечном ветру…
Плыть… забывать… сторониться…
Ждать… И не знать… И стыдиться…
Я… никогда не умру?

Пересеченный экватор…
Гул поднебесный знаком…
Все это было
когда-то?
Все это будет
потом?
После меня…

Ну о чем мы говорим, о чем мы спорим?
Все несемся на парах — не парусах.
Белый свет… и белый всадник в чистом поле…
Белый сумрак…
И усмешка на устах…

Помолчим. Пусть это кратко, но возможно.
Отмолчимся — все ли попусту шуметь?
Что понятно — то недолго… и тревожно…
Лишь успело, оборвавшись, прозвенеть.

Мне жаль людей. Что сделать я могу?
Нет слез моих, чтоб выплакать страданья
При виде судеб, смятых на бегу,
Ненужных встреч,
                      беспечных расставаний.

Мне жаль убогих, бьющихся в пыли,
Жилище их, нестойкое и злое,
Детей их неразумных, что вдали
Неразличимы в бездне непокоя.

Ну отчего им так нехорошо,
Так неуютно, тошно, непроглядно…
И кто искал и ищет — не нашел,
А кто нашел — теряет безвозвратно.

Неужто Высшей Книгою Судеб
Дано предназначенье роковое,
Что есть на свете кров, вода и хлеб,
Но нет в душе
Ни света, ни покоя…

Зима поспешно выстудила строчки,
Мечом навеки пригвоздив к столу.
Сегодня утром уходила дочка —
Мосты сожгла, развеяла золу,
Наивно полагая, что отыщет
То, что теряет так легко, без слез.

Все унесла, украла с пепелища,
Все, даже запах вымытых волос.

Строптивая, неверная, родная…
Глаза ее — холодная вода.
Ушла она, совсем не понимая,
Как далеко уходят навсегда.

Вглядываюсь в старческие лица:
Сколько неразменной доброты!
Как же ей случилось сохраниться
В грохоте вселенской суеты?

Зная все, что было, все, что будет,
От земли не отрывая глаз,
Вот они проходят, эти люди,
По своим дорогам мимо нас.

Вот почти теряются вдали…
Как они ступают — осторожно,
Сохраняя,
где еще возможно,
Красоту и целостность земли.

А кони навстречу мне рвутся и рвутся.
А избы все чаще трещат от огня.
Я сильная очень, как это ни грустно,
Но ты все равно будь сильнее меня.

Пойдем, погуляем во чистое поле,
Пойдем на лужайку к вечерним цветам.
И если еще ты чего-то не понял,
То я, так и быть, объясню тебе там.

Мне не хватает Вас —
И через столько дней
Все горше, все осознанней, больней.

А я… что я?
Вслепую, терпеливо
В часы разгулов лунных и разливов
Барахтаюсь в нахлынувших словах
До паники, до пены на губах.

Ведь что-то скрыто в этом запределе,
Волнующее грозно, как судьба.
Когда-то Вы понять меня успели,
Не подсказав, как мне понять себя.

Но из укрытий редких одиночеств
Все видится ясней — вдали от всех.
Бывают — Вы же знали эти ночи,
В которые и спать-то смертный грех.

Одна такая душу вынет.
Вольно
Все помнить ей и знать все наперед.
Любую боль задень — и снова больно.
Любой струны коснись — и запоет.

Это небо с утра, как тяжелая ноша,
Так и давит на плечи, суля непогоду.
Город пуст и уныл, позабыт-позаброшен.
Что с того?
Покапризничать вправе природа.

Глядь, и солнце проклюнулось в хмари ненастной
И стряхнуло с себя эту серую пену.
Переменная облачность — это прекрасно!
Жизнь, ей-богу, скучна, если нет перемены.

Прочла глупейшую фантастику —
Что будто бы цветы
Кричат,
Когда мы их срезаем к празднику.

Изобретен был аппарат
Каким-то сдвинутым холериком
(Не нашенских, понятно, мест.
Он в своей чокнутой Америке
Теперь и овощи не ест).

Нас не возьмешь, мы люди взрослые,
А он — занудливый чудак.
Мешает наслаждаться розами
Лишь то, что цены — не пустяк.

Но… подошла к живому дереву —
Взметнулись ветви, как крыла —
И почему-то вдруг
поверила
В такие жуткие дела.

Всему свой срок, свой случай, свой черед.
Миг, словно взрыв, сместит твою орбиту —
И мчишь куда-то ночи напролет,
Пока не потеряешься из виду…

Что я могла? Могла кричать. Молчать.
Ползти бочком,
глаза прикрыв, как птица.
Училась мстить, училась воевать,
И ты — вчерашний — перестал мне сниться.

Сегодняшнего видела всегда,
Растерянно отыскивая взглядом.
Тяжелая, вселенская беда
Жила во мне, жила со мною рядом.

И я, почти не ведая пути,
Пылинки праха своего роняла.
Семь жизней надо было мне пройти,
Чтобы еще одну начать сначала.

Начать: я принимаю каждый миг,
Благословенна всякая дорога.
Мой первый вздох, окрепший первый вскрик:
Ты жив, сынок! Благодаренье Богу!

Что значит глаз его свеченье?
О чем молчит на дне ночей
Он в одиночном заточенье
Убогой спаленки своей?

Так не живут, а обитают.
Но, сам питаясь кое-как,
Он благодарность обретает
У кем-то преданных собак.

А дочь живет — ему известно —
В престижном доме. За углом.
И солнце беспристрастно честно
Им дарит поровну тепло.

Душа, крылатая стихия!
Свет и простор — они твои,
Все эти камешки морские
И все земные соловьи.

Ночные дальние огни
И шорох тающей снежинки,
Ресницы, родинки, прожилки
Вбери, познай и сохрани.

Прими людскую скорбь и нежность,
Всю соль раскрытых диких тайн
Облейся кровью и впитай,
Постигни и — рванись мятежно.

Расправь в свободном взмахе крылья,
Стони и плачь — живи! живи!
Кричи — мы голос твой забыли,
Кричи — от боли и любви.

Бог меня пожалел
И лишил дарованья поэта.
Мне пока не понять (и могу ли я что понимать?).
Я заброшена просто
в бурлящее, шумное лето
И уже на лету
начинаю дыханье терять.

Это вовсе легко: и когда перехватит дыханье,
И когда тебя тянет к разбуженным в поле огням, —
Позабыть о судьбе,
Не искать ни утех, ни страданий,
Лишь довериться силе
И бережным, легким рукам.