Юрий МОГУТИН
Русские метели
Юрий Николаевич Могутин родился в 1937 году в селе Заплавном Сталинградской области. Работал на стройках по восстановлению Сталинграда, на рыболовецком судне на Каспии, служил в авиации в Прикарпатье. Окончил историко-филологический факультет Волгоградского пединститута, Высшие литературные курсы, преподавал в Забайкалье русский язык, работал в сибирских газетах. Автор многих книг стихов и прозы и многочисленных публикаций в центральной и региональной печати. Член Союза писателей России. Живет в Москве.
* * *
Я ли? — с биркой лежу, с номерком бумажным,
В доме, в коме, в больнице, в яме;
В той реке, куда не впускает дважды
Нас Господь, и тени лежат слоями.
Прах того, кому мы служить привыкли,
И затоптанных стадом людским изгоев,
В круговом, повторяемом вечно цикле,
Ибо нам, пришельцам, не светит ничто другое.
В те поры сквозь облачные покровы
Он бесстрастно зрит на наши дурные страсти —
На процесс поеданья одним дикарем другого,
На костях чужих возводящих зыбкое счастье.
Попустил превращенье макаки в карлика Маркса,
А потом был Бланк, заваривший в России кашу...
Может, Зиждитель, замысел Твой сломался?
Вместо хлеба растет цикута из наших пашен.
До ноздрей свободы! И вся-то она чужая.
А нужда — своя у народа-пахаря сроду.
Погребая одних и тут же других рожая,
Не скудеет Земля, и нету нам переводу.
В доме, в коме, в больнице, в яме;
В той реке, куда не впускает дважды
Нас Господь, и тени лежат слоями.
Прах того, кому мы служить привыкли,
И затоптанных стадом людским изгоев,
В круговом, повторяемом вечно цикле,
Ибо нам, пришельцам, не светит ничто другое.
В те поры сквозь облачные покровы
Он бесстрастно зрит на наши дурные страсти —
На процесс поеданья одним дикарем другого,
На костях чужих возводящих зыбкое счастье.
Попустил превращенье макаки в карлика Маркса,
А потом был Бланк, заваривший в России кашу...
Может, Зиждитель, замысел Твой сломался?
Вместо хлеба растет цикута из наших пашен.
До ноздрей свободы! И вся-то она чужая.
А нужда — своя у народа-пахаря сроду.
Погребая одних и тут же других рожая,
Не скудеет Земля, и нету нам переводу.
* * *
Жизнь прекрасна, как бычки в томате!
Ни Чечня не светит мне, ни срок.
Списан по нулям в военкомате.
Не грозит калеке «воронок».
В яростной войне дворцов и хижин,
Прежде чем загонят за Можай,
Раз уж в недожизни этой выжил,
Гегемонам, блин, не возражай!
Среди них непопулярна жалость,
Когда делят общее добро.
Ладно бы за Сталина сражались,
Так ведь нет, грызутся за бабло!
Ни Чечня не светит мне, ни срок.
Списан по нулям в военкомате.
Не грозит калеке «воронок».
В яростной войне дворцов и хижин,
Прежде чем загонят за Можай,
Раз уж в недожизни этой выжил,
Гегемонам, блин, не возражай!
Среди них непопулярна жалость,
Когда делят общее добро.
Ладно бы за Сталина сражались,
Так ведь нет, грызутся за бабло!
* * *
Все тунгусские камни — в мой огород:
Где бы что ни случилось — я виноват.
Нелады притягиваю. Дресс-код
У меня такой, что и сам не рад.
Дым стоит над крышей с прямой спиной.
До утра внимаю, как спит страна —
Та, что часто гнушалась нелепым мной,
Но всегда была мне нужна.
Слепошарым псом приползу я к ней,
Поскребусь — была не была! —
«Почеши мне за ухом, обогрей,
Покорми объедками с твоего стола.
И, глядишь, воспряну и послужу
Я твоим утопиям и долгам
И врагов поверженных положу
Я к державным твоим ногам...»
Где бы что ни случилось — я виноват.
Нелады притягиваю. Дресс-код
У меня такой, что и сам не рад.
Дым стоит над крышей с прямой спиной.
До утра внимаю, как спит страна —
Та, что часто гнушалась нелепым мной,
Но всегда была мне нужна.
Слепошарым псом приползу я к ней,
Поскребусь — была не была! —
«Почеши мне за ухом, обогрей,
Покорми объедками с твоего стола.
И, глядишь, воспряну и послужу
Я твоим утопиям и долгам
И врагов поверженных положу
Я к державным твоим ногам...»
* * *
Безмолвного, с бумажкою на лбу,
Везут на ритуальной колеснице.
Он, лежа, за собой ведет толпу
Желающих бесплатно похмелиться.
Он всем чужой — никто не голосит;
Снег на челе пергаментном не тает.
Лишь паровозный вопленик — Транссиб
Костями зэков мертвых громыхает.
Конечно, как в процессии любой,
Здесь могут быть былые вертухаи.
Но мы со всеми пьем за упокой
И граждан сих огульно не охаем.
Поскольку перед смертью все равны —
Сидельцы, конвоиры, активисты, —
Все в эту бездну улетим со свистом —
Кто к Богу, кто в угодья сатаны.
Весною кости вымоет вода,
Зимой оплачут русские метели,
Обгложут ледяные свиристели,
Оставят в стылой почве навсегда...
Везут на ритуальной колеснице.
Он, лежа, за собой ведет толпу
Желающих бесплатно похмелиться.
Он всем чужой — никто не голосит;
Снег на челе пергаментном не тает.
Лишь паровозный вопленик — Транссиб
Костями зэков мертвых громыхает.
Конечно, как в процессии любой,
Здесь могут быть былые вертухаи.
Но мы со всеми пьем за упокой
И граждан сих огульно не охаем.
Поскольку перед смертью все равны —
Сидельцы, конвоиры, активисты, —
Все в эту бездну улетим со свистом —
Кто к Богу, кто в угодья сатаны.
Весною кости вымоет вода,
Зимой оплачут русские метели,
Обгложут ледяные свиристели,
Оставят в стылой почве навсегда...
* * *
Не все коту валерьянка, слесарю — пьянка, сэру — овсянка.
Вот и подстрелят тебя и подадут к столу,
Как дополненье к отнятому баблу.
Старая песнь, заезженная шарманка.
Это все в твой огород камни и сорняки,
Это с тебя сняли шкуру и мнут скорняки.
Это твоя хата с краю и с карты стерта, а карта бита.
Это тебя травят алхимики общепита.
В склянке булькают фронтовые 40 градусов широты.
А найдут — настучат по вые и отнимут влагу менты.
Нет, не все коту пьянка, мне — валерьянка, т.д. и т.п.
Скажешь правду — пришьют разбой, «хулиганку», запрут в ЛТП.
Горячо ль тебе деется, девица, там, где ты сейчас?
Да и то сказать, не надеялся рассчитаться на «мы» и «вас».
Я, незрячий, ясно вижу отсюда, как ты там слетела с бобин.
Тень чего тогда и какое чудо я в тебе любил?
Вот и подстрелят тебя и подадут к столу,
Как дополненье к отнятому баблу.
Старая песнь, заезженная шарманка.
Это все в твой огород камни и сорняки,
Это с тебя сняли шкуру и мнут скорняки.
Это твоя хата с краю и с карты стерта, а карта бита.
Это тебя травят алхимики общепита.
В склянке булькают фронтовые 40 градусов широты.
А найдут — настучат по вые и отнимут влагу менты.
Нет, не все коту пьянка, мне — валерьянка, т.д. и т.п.
Скажешь правду — пришьют разбой, «хулиганку», запрут в ЛТП.
Горячо ль тебе деется, девица, там, где ты сейчас?
Да и то сказать, не надеялся рассчитаться на «мы» и «вас».
Я, незрячий, ясно вижу отсюда, как ты там слетела с бобин.
Тень чего тогда и какое чудо я в тебе любил?
* * *
Я как разобранный Богом на части «конструктор»,
А подо мною — Урал, трудовой, трехколесный.
Часть меня чукчам развозит по тундрам продукты,
Прочая — в шторм на Оби налегает на весла.
Птица в плену принимает контуры клетки,
Клетка — подобие в ней содержащейся птицы,
Рыба становится блюдом, запутавшись в сетке,
Люди — лишь спицы Господней большой колесницы.
Быть неубитым таким назначеньем сугубым
Нам позволяют стихи — подстрекатели речи.
И воспаряем на миг над субстанцией грубой,
Чуя, как крылья растут из окрепших предплечий...
А подо мною — Урал, трудовой, трехколесный.
Часть меня чукчам развозит по тундрам продукты,
Прочая — в шторм на Оби налегает на весла.
Птица в плену принимает контуры клетки,
Клетка — подобие в ней содержащейся птицы,
Рыба становится блюдом, запутавшись в сетке,
Люди — лишь спицы Господней большой колесницы.
Быть неубитым таким назначеньем сугубым
Нам позволяют стихи — подстрекатели речи.
И воспаряем на миг над субстанцией грубой,
Чуя, как крылья растут из окрепших предплечий...
* * *
Логово Логоса не отпускает меня,
Корни и суффиксы прут сквозь рай в шалаше,
Требуют, чтоб всему дал имена.
Только стихи в тягость душе уже.
Я, словно пес, на привязи ремесла —
Не находя глагола, цепку грызу.
Что вам еще от скрейзившего слепца!
Как отыщу в дебрях причин стезю?
Самое время птиц покормить с руки.
Может, и ангел примет с ладони корм...
Ночью с небес просыпался куль муки,
А поутру землю устлал попкорн.
Логово Логоса дарит адреналин —
Чистой воды наркотик и алкоголь.
Нужный глагол выскальзывает, как налим.
Не пожелаешь недругу эту роль.
Корни и суффиксы прут сквозь рай в шалаше,
Требуют, чтоб всему дал имена.
Только стихи в тягость душе уже.
Я, словно пес, на привязи ремесла —
Не находя глагола, цепку грызу.
Что вам еще от скрейзившего слепца!
Как отыщу в дебрях причин стезю?
Самое время птиц покормить с руки.
Может, и ангел примет с ладони корм...
Ночью с небес просыпался куль муки,
А поутру землю устлал попкорн.
Логово Логоса дарит адреналин —
Чистой воды наркотик и алкоголь.
Нужный глагол выскальзывает, как налим.
Не пожелаешь недругу эту роль.
* * *
Раздвинув хмарь, одноколейка сипит в железную ноздрю;
Народ в пимах и телогрейках жует восторженно возгрю,
Пока с платформы на откосы под пьяный треп и матерки
Сгружают спирт и папиросы, с мукой и сахаром мешки;
Мешок с почтовыми вестями (тут зачитают их до дыр),
С просроченными новостями, о коих мир давно забыл.
Пыхти, трудяга-паровозик, работай на пределе сил.
И в летний зной, и на морозе чего ты только не возил!
И зэков, синих от наколок, кого клеймил суровый век,
И войн трагический осколок — обезображенных калек.
Опровергая все прогнозы, ГУЛАГ и ныне не исчез.
В Сибири возят паровозы не только уголь или лес...
Господь хранил от камнепада и схода снежного лавин.
Но за колючею оградой из многих выживал один.
Другие стали прахом, пылью. Им не положены кресты.
«Куда смотрели? Где вы были?»
«Да там же, хлопец, где и ты».
Народ в пимах и телогрейках жует восторженно возгрю,
Пока с платформы на откосы под пьяный треп и матерки
Сгружают спирт и папиросы, с мукой и сахаром мешки;
Мешок с почтовыми вестями (тут зачитают их до дыр),
С просроченными новостями, о коих мир давно забыл.
Пыхти, трудяга-паровозик, работай на пределе сил.
И в летний зной, и на морозе чего ты только не возил!
И зэков, синих от наколок, кого клеймил суровый век,
И войн трагический осколок — обезображенных калек.
Опровергая все прогнозы, ГУЛАГ и ныне не исчез.
В Сибири возят паровозы не только уголь или лес...
Господь хранил от камнепада и схода снежного лавин.
Но за колючею оградой из многих выживал один.
Другие стали прахом, пылью. Им не положены кресты.
«Куда смотрели? Где вы были?»
«Да там же, хлопец, где и ты».