Там, где мыс золотой до камушка,
Где серебрены гривы трав,
Приняла меня Лена-бабушка¹,
Повитухой моею став.

И подвесила, лунолицая,
У вселенной всей на виду
Колыбель мою легкой птицею
За Полярную, за звезду.

Приголубила вьюгой-песнею,
Синеву вдохнув мне в глаза.
И качался с ней в поднебесье я —
Сто веков вперед, сто назад.

И плыла внизу осиянная,
Молодая, как вечный пир,
Свет-земля моя восьмигранная,
Мой желанный Срединный мир.

И летел мой смех в обе стороны,
И росла со мной коновязь,
И цвели на ней в полдень вороны,
В ясных соколов обратясь.

В золотую броню одеты,
В лабиринтах подводных трав
Вы пылали, как огнецветы,
Утро раннее осияв.

То ли в сказке, а то ли в были,
Непомерные, как во сне,
Батискафами к лодке плыли,
Угодившими в сеть на дне.

От удачи — мороз по коже:
Лишь бы только втащить в баркас!
Ничего, что вместить не сможет
Ни одна сковородка вас.

Что ни рыбина — то охапка —
Тяжеленные кирпичи!..
На листах безразмерных бабка
Вас загрузит в нутро печи,

И, насытясь лишь малой частью
Золотистых хрустящих гор,
Мы какой-то особой сластью
Свой наполним и вкус, и взор...

Караси!..
Нет на свете средства,
Чтоб в былое вернуться мне,
Но сияет и тянет в детство
Ваше золото в глубине.

Она ушла на дно, как Атлантида, —
В зеленые и желтые моря.
И плачет зря российская Исида,
Над травами бездонными паря.

Не разорвать ни вестом, ни норд-остом
Терновых пут над родиной моей,
И лишь кресты качает над погостом,
Как мачты затонувших кораблей.

В пучинах трав былое утопает,
И где-то там, на равнодушном дне
Оно бессильно к памяти взывает
На недоступной людям глубине.

Я на закате этот зов услышу,
Но не увижу рати за спиной.
И как на копья, упаду на крышу,
Пронзенную безжалостной травой.

Померкнет сон, как старая икона,
Но в полночь вспыхнет, словно наяву:
Очнулся я,
Отбил косу до звона,
Перекрестился
И шагнул в траву...

Я сошел с небес в твой далекий лес,
Здравствуй, моя родина...
Только больше нет здесь твоих примет,
Даже огонька.
Лишь росой обид с пустыря глядит
Черная смородина.
Как она горька,
Как она горька,
Как она горька!

Сколько разных мест и чужих фиест
Было мною пройдено.
Сколько громких слов,
Сколько лишних слов
Вывела рука.
А вот тут дрожит в немоте листов
Черная смородина.
Как она горька,
Как она горька,
Как она горька!

Как же это вдруг твой замкнулся круг,
Что с тобою, родина?!
В черный крутояр, в мертвый окоем
Плещется река.
Как следы от пуль, на крыльце моем —
Черная смородина.
Как она горька,
Как она горька,
Как она горька...

Там, где черный мыс с ночами слился,
Где с безлюдьем сросся окоем,
Чахнет дом, в котором я родился —
Одинокий
                старый
                            горький
                                      дом.

А ведь было, было — при народе,
В день моих далеких именин
Плыл он в стайке изб, как в хороводе,
И не думал доживать один.

Но беда негаданно случилась,
Из верхов поветрие нашло:
Малым весям объявив немилость,
Власть крестом пометила село.

А ломать — оно всегда не строить —
Раскатали избы по бревну,
И косяк телег осипшим строем
Потянул в чужую сторону.

Заросли смородиной дороги,
Съели травы клуб и сельсовет,
Лишь одни бездомные тревоги
На тропинках оставляют след.

Лишь залетный дрозд
                             незваным гостем
В тишине бурчит — себе не мил,
Да вонзают сосны на погосте
Когти-корни в немоту могил.

Бедный дом...
Бодрится он для вида,
Сторожа опальный Китеж мой.
Но ночами горькая обида
На морщинах стен дрожит росой.

За Черным мысом, где клубятся ели,
И смотрят звезды в черный окоем,
Они устало у костра сидели
И что-то пели грустно о своем.

От песни этой сумрачной и древней
Сникали травы в тишине лесной,
И только где-то призраки деревни
Дрожали миражами за спиной.

И только где-то на погосте старом,
Сокрытые годами и листвой,
Вставали тени белые по парам
И горько в такт кивали головой.

Их голоса кружил по долу ветер
Среди деревьев темных и чужих...
Нет ничего печальнее на свете,
Чем песня трех бездомных домовых.

Ветра гиперборейские задули,
Их песне без привычки не подпеть.
И снег такой, что в нем завязли пули,
Что до меня пытались долететь.

Хранит мой дом ревущая отрада.
Или хоронит в снежной глубине?
Ушла в сугробы с головой ограда,
Часы навек забылись на стене.

Который день я в белом саркофаге
Не отличаю ночи от дня...
Лишь строчки проступают на бумаге,
Когда ее подержишь у огня.