Варвара ЮШМАНОВА
УЛОВ
в рыбьих глазах русалок густые дали,
плакательные соли и корабли.
у моряка на мостике две медали.
греют его признание и шабли.
время и соль потерли его, поели.
но, свой рассудок опытом подперев,
он бесподобен в море или в постели,
в покере, а в сражениях просто лев.
слава о нем несется в раскате грома,
тянутся сказы длинные, словно нить.
каждой русалке имя его знакомо,
каждая жаждет к себе его заманить.
путают волосы, ветры сгоняют тучи,
по одиночке колдуют и заодно,
тащат в свои пучины корабль летучий,
но лишь матросики прыгают к ним на дно.
зов сладострастный тонет в промозглой бездне,
но равнодушен взгляд моряка и прост.
есть посильнее чары, чем эти песни.
холоден и беспомощен рыбий хвост.
нет в нем коленок, чашечек и вначале
розовой кожи бедер, прямых углов.
женщина длинноногая на причале —
самый желанный и самый земной улов.
плакательные соли и корабли.
у моряка на мостике две медали.
греют его признание и шабли.
время и соль потерли его, поели.
но, свой рассудок опытом подперев,
он бесподобен в море или в постели,
в покере, а в сражениях просто лев.
слава о нем несется в раскате грома,
тянутся сказы длинные, словно нить.
каждой русалке имя его знакомо,
каждая жаждет к себе его заманить.
путают волосы, ветры сгоняют тучи,
по одиночке колдуют и заодно,
тащат в свои пучины корабль летучий,
но лишь матросики прыгают к ним на дно.
зов сладострастный тонет в промозглой бездне,
но равнодушен взгляд моряка и прост.
есть посильнее чары, чем эти песни.
холоден и беспомощен рыбий хвост.
нет в нем коленок, чашечек и вначале
розовой кожи бедер, прямых углов.
женщина длинноногая на причале —
самый желанный и самый земной улов.
* * *
Потусторонние стуки в моей груди.
Чьи-то миры исхожены, нужно новых.
Зовы нестройные.
Господи,
Будь же со мною, не уходи.
Пообветшали мои основы.
Перевяжи лоскутами
Трещины,
И во мне
Звуки и стуки глуше проступят.
Столько
Их в глубине.
Сердце мое нестойко,
Сердце мое слабеет на самом дне,
Сердце мое кричит-дребезжит, как сойка,
Маленькое, гнутое, как фасолька.
Это стучит сгущенная чернота,
Будто смолою пооблепила душу,
Думает — струшу…
Может, и так.
Может, прорвется паводком эта мгла,
Оползнем, все сметающим на ходу.
Господи,
Мой единственный виадук,
Я бы с тобою все перешла,
Я бы с тобой не верила в стук…
тук
тук
Чьи-то миры исхожены, нужно новых.
Зовы нестройные.
Господи,
Будь же со мною, не уходи.
Пообветшали мои основы.
Перевяжи лоскутами
Трещины,
И во мне
Звуки и стуки глуше проступят.
Столько
Их в глубине.
Сердце мое нестойко,
Сердце мое слабеет на самом дне,
Сердце мое кричит-дребезжит, как сойка,
Маленькое, гнутое, как фасолька.
Это стучит сгущенная чернота,
Будто смолою пооблепила душу,
Думает — струшу…
Может, и так.
Может, прорвется паводком эта мгла,
Оползнем, все сметающим на ходу.
Господи,
Мой единственный виадук,
Я бы с тобою все перешла,
Я бы с тобой не верила в стук…
тук
тук
МОЛЧАНИЕ
Иные собеседники пусты:
Для них сознанье — голые кусты,
Их сновиденья сухи и помяты.
А мне в окне погнутая луна
Являет вдруг купание слона
И ветер, полный хризантем и мяты.
Не поделиться с ними вздохом вод
И поцелуем жгучим, словно йод,
Укусом чайника, вскипевшего от злости,
Своей печалью, свернутой в клубок,
Слезами крыш, распутностью дорог
И тиканьем, как будто жизнь идет со стуком трости.
Молчит земля, дождем иссечена,
И солнце цвета легкого вина
Разочарованно глядится в лужу.
Молчит вода, обнявши южный склон,
И в ней застигнутый молчит мой слон,
И я молчу не в силах показать слепому душу.
Для них сознанье — голые кусты,
Их сновиденья сухи и помяты.
А мне в окне погнутая луна
Являет вдруг купание слона
И ветер, полный хризантем и мяты.
Не поделиться с ними вздохом вод
И поцелуем жгучим, словно йод,
Укусом чайника, вскипевшего от злости,
Своей печалью, свернутой в клубок,
Слезами крыш, распутностью дорог
И тиканьем, как будто жизнь идет со стуком трости.
Молчит земля, дождем иссечена,
И солнце цвета легкого вина
Разочарованно глядится в лужу.
Молчит вода, обнявши южный склон,
И в ней застигнутый молчит мой слон,
И я молчу не в силах показать слепому душу.
* * *
Снова кажется, будто жизнь бьет тебя под дых:
Мол, влюбляешься в примитивных и молодых.
А тебе б такую, чтоб как глоток воды,
Чтобы без возврата.
Но судьба твоя не решена пока.
Ты идешь в приют унылого кабака
И берешь глоток любимого коньяка
И разврата.
Ночь длинна. Ты расслаблен, и где-то в два
Ты встаешь, держась на ногах едва,
И идешь: дорога твоя крива,
А судьба превратна.
Силуэт рождается впереди.
Он повсюду сразу — не обойти.
Словно черт стоит на твоем пути,
И нельзя обратно.
Ты храбришься, даже как будто зол,
Поднимаешь руку, кричишь: «Пошел!»
Но внезапно чувствуешь злой укол
И немного холод.
Вой. Мигалка. Белые потолки.
Сон и смерть. Электрические толчки.
Ночь. Палата. Грязные мужики.
Пульс как молот.
Да, озноб будет бить тебя, словно плеть.
Новой крови в тело вольют на треть,
Но она будет в жилах кипеть и петь
Так влюбленно.
Утром солнце тронет твою постель —
Уже летнее, даже за пять недель.
Как всегда, послышится скрип петель,
И войдет Алена.
Шаг спокойно-смелый. Халат как снег.
На груди таинственный оберег,
И она, в отличие от коллег,
Смотрит нежно.
Льет в стакан из чайника кипяток.
Ты все видишь: вот же он, мой глоток!..
И тонометр, твой измеряя ток,
Врет, конечно.
К лету раны бледнеют и не болят,
Солнце жжется, пенятся тополя,
Мягким пухом окутана вся земля
И больница.
В это место заходят и смерть, и боль.
Может выбрать жизнь поворот любой.
Но тебе уготовано здесь судьбой
Исцелиться.
Мол, влюбляешься в примитивных и молодых.
А тебе б такую, чтоб как глоток воды,
Чтобы без возврата.
Но судьба твоя не решена пока.
Ты идешь в приют унылого кабака
И берешь глоток любимого коньяка
И разврата.
Ночь длинна. Ты расслаблен, и где-то в два
Ты встаешь, держась на ногах едва,
И идешь: дорога твоя крива,
А судьба превратна.
Силуэт рождается впереди.
Он повсюду сразу — не обойти.
Словно черт стоит на твоем пути,
И нельзя обратно.
Ты храбришься, даже как будто зол,
Поднимаешь руку, кричишь: «Пошел!»
Но внезапно чувствуешь злой укол
И немного холод.
Вой. Мигалка. Белые потолки.
Сон и смерть. Электрические толчки.
Ночь. Палата. Грязные мужики.
Пульс как молот.
Да, озноб будет бить тебя, словно плеть.
Новой крови в тело вольют на треть,
Но она будет в жилах кипеть и петь
Так влюбленно.
Утром солнце тронет твою постель —
Уже летнее, даже за пять недель.
Как всегда, послышится скрип петель,
И войдет Алена.
Шаг спокойно-смелый. Халат как снег.
На груди таинственный оберег,
И она, в отличие от коллег,
Смотрит нежно.
Льет в стакан из чайника кипяток.
Ты все видишь: вот же он, мой глоток!..
И тонометр, твой измеряя ток,
Врет, конечно.
К лету раны бледнеют и не болят,
Солнце жжется, пенятся тополя,
Мягким пухом окутана вся земля
И больница.
В это место заходят и смерть, и боль.
Может выбрать жизнь поворот любой.
Но тебе уготовано здесь судьбой
Исцелиться.
ЧТО СНИТСЯ СОБАКЕ?
Песок и сухие травы,
Мелькание мотыльков
И банка из-под отравы,
Наверное, для жуков.
Огромная дура муха,
Жестокие клумбы роз,
Печальной коровы брюхо
И едкий ее навоз.
И узкая щель в заборе,
Ведущая в мир, где днем
Большое горячее море
Зовет к себе мягким дном.
Пронзительный запах соли,
Ракушки и рыбий дух,
Следы грациозной колли,
Ведущих ее старух.
И глупые толстые птицы,
Кричащие в воздух зло.
В коробке остатки пиццы,
Сегодняшней — повезло!
И круг в синеве цветущий —
Слепящий горячий свет.
И в лодке домой плывущий
Хозяина силуэт.
Мелькание мотыльков
И банка из-под отравы,
Наверное, для жуков.
Огромная дура муха,
Жестокие клумбы роз,
Печальной коровы брюхо
И едкий ее навоз.
И узкая щель в заборе,
Ведущая в мир, где днем
Большое горячее море
Зовет к себе мягким дном.
Пронзительный запах соли,
Ракушки и рыбий дух,
Следы грациозной колли,
Ведущих ее старух.
И глупые толстые птицы,
Кричащие в воздух зло.
В коробке остатки пиццы,
Сегодняшней — повезло!
И круг в синеве цветущий —
Слепящий горячий свет.
И в лодке домой плывущий
Хозяина силуэт.
* * *
Я сегодня приду с работы ужасно трезв,
Соберу холостяцкий ужин и съем один,
В светлой комнате сяду на пол, возьму листки —
Сердцевина у каждого — хокку — души флажок.
Будет ветер за стенкою медленно затихать.
Будет солнце вечернее медленно остывать.
И в этой нелепой гармонии
Я буду скорбеть о Японии.
Соберу холостяцкий ужин и съем один,
В светлой комнате сяду на пол, возьму листки —
Сердцевина у каждого — хокку — души флажок.
Будет ветер за стенкою медленно затихать.
Будет солнце вечернее медленно остывать.
И в этой нелепой гармонии
Я буду скорбеть о Японии.
Варвара Алексеевна Юшманова — поэт, журналист, редактор. Родилась в Братске в 1987 году. Окончила Ульяновский государственный университет по специальности «журналистика». Студентка пятого курса Литературного института им. А. М. Горького (семинар поэзии Игоря Волгина). Публиковалась в сборниках «Братск — Пушкину», «Жизнь творчества» (Братск), литературно-художественном журнале «Волга — XXI век» (Саратов), журнале «День и ночь» (Красноярск), журналах «Новая реальность» и «Русская жизнь». Финалист Международного литературного Волошинского конкурса 2013 года. В настоящий момент живет в Москве.