Викентий швырнул на деск степлер и следом коробку со скрепками. С треском положил
трубку телефона и закрыл со всего маха ногой дверцу шкафа. Он делал все намеренно громко, чтобы спугнуть тишину. Когда болтавшая за его спиной Сирота вдруг замолчала, он почувствовал, как сердце упало в желудок, утробно булькнув. Резко обернулся. Сирота рассматривала нос в карманном зеркальце.
Работы накопилось много, но Викентий не мог ничего делать. И когда Тася, с которой они не виделись несколько дней, позвала его покурить, с готовностью сбежал с ресепшен.
Они часто ходили в курилку, отгороженную стеклянной стеной от столовой, наливали по кружке чая и сидели на подоконнике. Тася не курила. Она давно бросила, но табачный дым ее успокаивал. Она вдыхала его, смешно раздувая ноздри, и, надышавшись вдоволь, принималась рассказывать истории. В лицах изображала Инну, капризных клиентов, раскачивающегося в корпоративном экстазе Деллайтиса...
Викентий смеялся, хотя видел эти пантомимы много раз. Тася была забавная: маленькие быстрые руки, подвижная мимика, иронические высказывания. Она была, пожалуй, единственная женщина, с которой он чувствовал себя комфортно.
Но сегодня смеяться настроения не было. Затянувшись, он потер лоб, сжал виски. Тася покрутила пепельницу и задумчиво сказала:
— Просто кошмар.
—   Да, — ответил Викентий, не зная, что  она
имеет в виду: историю с погибшей горничной или неудачное заселение «Пежо». То и другое было кошмаром. Но не шло ни в какое сравнение с разгуливающим по отелю призраком. Но можно ли рассказывать такое? Он угрюмо кивнул: — Да.
—   Когда я узнала про нее… Я почувствовала… И теперь так странно…
—  Знаешь, — перебил он Тасю, — со мной происходит что-то…
—  Что?
—   Не знаю, может, переборщил вчера вечером...
—  Да что такое?
— Сложно объяснить... Ладно... Кстати, сейчас Ласаро разносит подарки для «Пежо». Я не забыл твою просьбу. Все вовремя.
—  Отлично, — равнодушно сказала Тася и, помолчав, добавила: — Ты не переживай по поводу накладки с заселением. Всякое бывает. И потом эти идиоты из агентства, могли бы и сообразить. Но «Пежо» уже довольны, с клубникой мы им угодили.
—  Прости, что я так напортачил с твоей группой... Но в последнее время…
—  Ты бы не увлекался алкоголем. — Тася посмотрела в его осунувшееся лицо.
Да я не увлекаюсь. Не в этом дело. Просто…
—  3наешь, я все время думаю о ней. — Тася задумчиво уставилась в окно. — Тут такое дело…
Викентий вдруг чихнул, и она вздрогнула:
— Будь здоров!
—  Да какое там здоров… Может, к врачу сходить, не знаю даже…
—  Сходи. Представляешь, вчера… Ты мне просто не поверишь…
У Викентия вдруг завибрировал телефон, и он торопливо выхватил его из кармана. Но это был не Гарик, а всего лишь Сирота, которая звала вниз помогать. Викентий подумал, что сегодня они с Тасей как слепой с глухим — разговора по душам не вышло. Он отставил нетронутую чашку в сторону и спрыгнул с подоконника.
Извини, надо бежать. У них там завал. — Загасил окурок в пепельнице. — Может, пообедаем?
—  Созвонимся. — Тася проводила его задумчивым взглядом.
Ей надо было подумать. Последние дни все время хотелось остановиться и поразмыслить. О чем именно, она не знала, но казалось, что если укроется в тишине и сосредоточится, то многие происходящие с ней странности логичным образом объяснятся. Но остановиться не получалось, и только навязчивая мысль о том, что надо подумать, крутилась в голове.

Отдел продаж напоминал Вавилон. Все были в сборе и суетились вокруг стоящих посередине коробок. Встречи на сегодня отменили, чтобы подготовить новогодние подарки к развозу по клиентам.
Традиционно, в середине декабря, Инна выбирала день, когда заказанные еще осенью подарки приносили в офис, и вся команда принималась их упаковывать.
В этом году заказали чай. Черный, цейлонский, в жестяных банках с изображением отеля и надписью «Пусть новый год будет ярким и радостным! Ваш Golden Orange Moscow Hotel». Взяв банку в руки, Тася хмыкнула.
В сентябре в отделе маркетинга шли бурные дебаты, что подарить клиентам. Встревали все: и генеральный, и Добрыйдень, и даже Гренадерша. Каждый год напряжение достигало апогея. Перебрав сотню вариантов и переругавшись, наконец делали выбор. Но тут поставщик сообщал, что за оставшиеся полтора месяца выполнить такой заказ невозможно. Приходилось отметать оригинальное и изысканное и останавливаться на каких-нибудь обычных банках с чаем с быстро состряпанной банальной надписью.
В годы подъема клиентам дарили бархатные коробки с замочком в виде железного логотипа отеля, внутри которых лежали бутылки, портсигары или еще что-нибудь весомое, дорогое. В кризис, когда бюджет на подарки выделили ничтожный, разносили сетку с апельсинами и открытку с загадочной надписью: «От осинки не родятся апельсинки! Ваш Golden Orange Moscow Hotel». Консервативный Добрыйдень, в тот год пропустивший из-за отпуска период всеобщего креатива, шибанул потом сеткой с апельсинами маркетинг-менеджера, автора идеи. Клиенты тоже подходили к ответным подаркам с фантазией. В тот же год Тасе принесли рассмешивший весь отдел продуктовый набор: палку сервелата и банку консервов с этикеткой «Мы поддержим вас в кризис! Ваше любимое Московское городское бюро путешествий».
Ирочка, напоминающая вавилонскую блудницу, растрепанная, без пиджака, с задравшейся юбкой,  бегала  между  коробками.  Усевшись  рядом с девочками, Тася принялась перевязывать железные банки шелковыми ленточками и раскладывать их в фирменные отельные пакеты, чувствуя себя укладчицей номер пять. Она лично отвечала за сто тридцать компаний, из которых как минимум восьмидесяти подарки надо было везти обязательно. Остальным пятидесяти она собиралась отправить электронную  открытку.
Готовые пакеты с наклеенными именами девочки ставили себе под стол. Все прекрасно знали, что подарков не хватит, и торопились упаковать свою партию как можно быстрее. Более того, к концу развоза обычно начиналось воровство, благородно именуемое одалживанием. Болеть или уходить в отпуск в это время было рискованно.
Занятая делом Тася не сразу услышала вибрирующий на столе мобильный. Взглянула на экран. Это был Нос! Она радостно выдохнула в трубку:
— Носик!
—   Привет-привет-привет. Я еду к тебе. Пообедаем.
—  Слушай, а может, после работы? Мне надо подарки паковать.
— Через полчаса где обычно.
«Продажникам» негласно разрешалось обедать в городе. Инна просила не ходить вместе и надолго, но в целом ничего не имела против. В столовке кормили так, будто проверяли сотрудников на живучесть. Две дюжие поварихи, по локоть в супе, притаскивали свои адские котлы и с напускным энтузиазмом плюхали в тарелки разваренные пельмени или жирные куриные ноги с картошкой из порошка. Рядом с чайными термосами стояли неизменные корыта с нарубленными помидорами и огурцами, медленно оплывающими к концу дня, как воск на свече. Тася старалась избегать теста на живучесть и, пользуясь привилегией отдела продаж, приглашала клиентов на обед в ресторан отеля или жевала бутерброд в ближайшем кафе. В крайнем случай подгадывала обед ко времени, когда выносили остатки со шведского стола после мероприятий.
Самой точной информацией о банкетах владели горничные. С ними было довольно сложно соревноваться. Когда в столовую выкатывали тележки с едой, они, как самый голодный отдел, накидывались стаей и в два счета расхватывали самое вкусное. Словно коршуны в лапах уносили себе на столы целые миски с салатами и графины со свежевыжатыми соками. Тася раздражалась от подобной бестактности, но никогда не лезла в гущу, дожидаясь с достоинством, когда горничные разойдутся, и брала с коллегами из других отделов то немногое, что оставалось.
— Хорошо, жду тебя! — сказала она в трубку.
Тася не умела противостоять уверенным в себе мужчинам.

Не проходило и недели, чтобы кто-нибудь из гостей не забыл в номере свои вещи. Оставляли старые носки, перезванивая потом откуда-нибудь из Австралии и слезно умоляя их переслать, или бриллиантовые сережки, которые никто не искал, или даже целые чемоданы. Забытые вещи сдавали Гренадерше, и та хранила их три месяца. Если по истечении срока хозяин не объявлялся, то передавала нашедшему. Чаще всего гости забывали паспорта. Иностранцы вспоминали о них в аэропортах. Русские, случалось, не вспоминали вовсе. На ресепшен хранилась целая коллекция разнокалиберных физиономий.
—   Имя у него такое длинное. Алекс. Гюнтер. И еще два каких-то... Зачем им столько? И фамилия двойная. — Викентий пощелкал пальцами. — Ван Торн, кажется.
Сидящий напротив консьерж Альберт глядел исподлобья и быстро орудовал ложкой. Рядом с Викентием стояла полная тарелка, но он даже не притронулся — развлекал Альберта последними байками. Тот слушал молча, поглощая истории так же быстро и безэмоционально, как и вторую тарелку супа. Но Викентий не сдавался:
—  Чудак этот ван Торн! Я много видел забывчивых, но чтобы таких… Подожди, чаю себе налью. — Викентий встал и пошел к аппарату с чаем.
Он терпеть не мог этого типа, старшего консьержа. Раздражало все, начиная от высокомерного имени Альберт и заканчивая манерой хлебать суп с бешеной скоростью. Но обед был единственной уважительной причиной надолго сбежать с ресепшен. И никакой более  приятной компании найти не удалось. С Сиротой они не могли уходить одновременно, Тася  сказала, что пообедает в городе, а оставаться за деском было невыносимо. Пришлось позвать Альберта и теперь говорить, говорить, вплетая излишние подробности и повторяясь, лишь бы не было пауз, в которые мгновенно врывалась тишина, лишь бы не стоять там внизу, каждую минуту ожидая появления призрака.
—  Короче, этот голландец забыл паспорт. Ну, точнее, Олька, неопытная еще, выписывала и не заглянула в ящик. В результате он не улетел. Вернулся через час. И давай извиняться… Мне ночной менеджер рассказывал. Извинялся минут пятнадцать. Оля чуть не плакала. Боялась, что он потребует компенсацию за потерянный билет. Думала, что его бесконечные «простите» и заглядывания в глаза — аванс за завтрашнюю жалобу генеральному. Так они и стояли, закольцевавшись в безысходном отчаянии, пока не вмешался Костик. Ну, наш ночной менеджер… Короче, на следующий день голландец выписался и оставил Оле на ресепшен коробку конфет с запиской что-то там про проклятую рассеянность. И представляешь, — Викентий сделал эффектную паузу, — коробку-то он оставил, а вот паспорт снова забыл!
—  Поувольнять вас всех надо, — сурово сказал Альберт, и по тону было понятно, что он имеет в виду «перестрелять».
Викентий окончательно отодвинул в сторону тарелку и сказал:
—  Смешно ведь! Правда? Ну хорошо. Вот еще недавно случай был. История с пьяной теткой. Тебе не рассказывали?
Альберт молча собрал куском  хлеба  остатки супа с краев тарелки, от чего Викентия чуть не стошнило, но он взял себя в руки.
—    Представь себе. Молодожены сняли номер… — Подбадривая самого себя, Викентий хохотнул.
Отставив в сторону вычищенную до блеска тарелку, Альберт приступил ко второму. Мясистые пельмени, щедро сдобренные сметаной, как заговоренные, полетели один за другим в рот. Викентий содрогнулся, но виду не подал.
—  Пока свадьба гуляла в Селигерском зале, какой-то мужик приволок в отель из клуба пьяную тетку. Она, наверное, сказала ему номер комнаты, чтобы он помог ей добраться. Но, видимо, неправильно, и, конечно, ключ не подошел…
Альберт приостановил заброс пельменей и скептически хмыкнул:
— Как же они поднялись на лифте без ключа?
— Наверное, с кем-то из гостей, не знаю. Короче, мужик спустился вниз на ресепшен и попросил другой ключ от триста пятого. А Катюшка, наша коллега, ну знаешь ее, да? Черненькая такая…
Альберт неопределенно пожал плечами.
—  Неважно. Короче, она… Может, уставшая была, не знаю. Не спросила фамилию гостьи. Не сверила в системе. Глупость, конечно,  но  бывает. И в результате он уложил эту тетку в чужой номер. Да еще в какой! В номер молодоженов! Прикинь?!
Подавив отрыжку, Альберт вытер губы салфеткой и осуждающе покачал головой:
— Я ж говорю. Поувольнять. Всех. На рассвете.
— Это ж умора! — воскликнул Викентий. — Нет, ну ты только вообрази! Молодожены приходят, первая брачная ночь, все такое, а у них в постели спит пьяная тетка! — Он натужно засмеялся и в то же самое мгновение ощутил укол в сердце такой силы, что и Альберт с его насупленной физиономией, и пустые тарелки, да и вся столовая, наполненная людьми, вдруг вспыхнули искрами в глазах и исчезли. И в этой наступившей тишине что-то обреченно оборвалось у него внутри. «Третий день не объявляется. Пропал человек. А мне становится все хуже. С каждым часом. Тишина ходит совсем рядом».
— Я пойду, мне пора. — Альберт встал. Картинка вернулась обратно с настырным шу-
мом, столовскими запахами и суетой.
Викентий проводил Альберта взглядом. И почему консьержи ведут себя столь высокомерно? То ли огромные левые деньги, зарабатываемые так ловко, то ли элитарность самих задач… Билеты в театры, бронирование дорогих ресторанов, исполнение любых желаний ВИП-клиентов. Это не грязные простыни, стряпня или регистрация паспортов. Консьержи могли достать все что угодно — будь то открытие Кремля для частной экскурсии или полет на «МиГах» в Звездном городке, эскорт услуги или аренда частной яхты. Но за все надо было платить, и немалые деньги, часть которых шла в карман. Услуги оказывались неофициально — ведь если билет на театральную премьеру не достать, то можно купить только у спекулянтов с рук — какие уж тут чеки?
Спекулянтов, или спекулей, как их здесь называли, Викентий знал в лицо. Рынок пятизвездочных отелей давно был поделен. В «Апельсин» приходило двое. Высокий Саманта и маленький Газик.
—  Бесценная услуга не имеет цены, — рассуждал Саманта, облокотившись о деск и равномерно вытягивая челюсть вперед. Он страшно боялся отвисания подбородка и постоянно тренировал мышцы. — Тем более для состоятельных клиентов…
— С приходом Интернета отсеклась прежде всего шелупонь: рюкзачники и командированные, — встревал Газик, постукивая о мрамор ресепшен тяжелым брелоком в виде мешка денег. — Солидный клиент не станет шарить по онлайн-порталам в попытке сэкономить пару тысяч.
—   Наша мораль проста. Мы не обманываем людей, мы предлагаем услугу. Если могут добыть билет сами, то вперед, мы не станем мешать. — Оставив челюсть в покое, Саманта дружески подмигивал Викентию и притворно вздыхал. — Эх, Вики, все это пустое! Мужичка бы мне!
И Викентий краснел.
А Альберт тем временем шел вниз и презрительно морщился, размышляя, что профессионалов в отеле не осталось. Катюшки какие-то тупые, Ольки, Костики... И что клиент под стать персоналу пошел мелкий, экономный. Давно не было таких, как тот бизнесмен из Екатеринбурга, заказавший в номер высоченную живую елку, украшенную свежей клубникой. Альберт тогда отмылил шесть штук евро.  Последние  же  полгода  одни  нудные заботы, не приносящие заработка. Бесконечные трансферы из аэропорта в аэропорт, от мельтешения которых может закружиться голова, и одинаковые вопросы туристов, с которых и взять-то нечего, кроме измусоленной карты города. «Где Красная площадь?», «Куда пойти?», «Опасно носить с собою паспорт?» и самый неприятный вопрос: «Где кассы Большого театра?» От такого вопроса любого консьержа передергивало. Но приходилось терпеливо объяснять дорогу и вежливо улыбаться.

«В этих точно не упаду!» Вольф завязал шнурок и, поднявшись, попробовал, скользит ли он по полу. Ботинок сидел как влитой и, казалось, цепко держался рифленой подошвой за плитку. Сегодня с утра Вольф посетил специализированный магазин, где продавалось настоящее альпинистское снаряжение. К ботинкам ему предлагали «кошки» — железные крепления на подошвы, похожие на когти. Но он решил прибегнуть к этому средству только в крайнем случае. «Пока попробую так». Нацепив второй ботинок, повозил обеими ногами по полу и, удовлетворенный результатом, пошел проверять, как идет сервировка столов в «Атриуме». Сегодня там последний раз обедала группа «Рено».
Пухленькая горничная вынырнула из-за угла и засеменила со своей телегой прямо ему навстречу. Вольф застыл, напряженно наблюдая, не начнет ли та орудовать шваброй. «Толстая корова устроила заговор против меня. Мстит мне за скатерти. Подсылает своих бабушек, чтобы они протирали пол на моем пути. Но теперь… — Вольф пошевелил пальцами левой ноги. — Ничего не выйдет!» Горничная не глядя прошла мимо. Вольф радостно показал ей в спину кукиш. Но та вдруг повернулась, и ему пришлось сделать вид, будто хотел поковыряться в носу. «Точно, заговор», — поразился он и быстро пошел прочь.

—  Ольга Владимировна! Вы представляете, кулак показывает! — спустя десять минут говорила пухленькая горничная в кабинете Гренадерши. — Я не пойду в ресторан собирать его скатерти! Достал! Мы уже десятый раз их стираем! Уж лучше убрать еще десяток номеров!
— Сонечка, ну что поделаешь с этим козлом? Он ведь пожалуется генеральному, что мы плохо выполняем свою работу. И мы будем крайние.
—  А вы видели, какая у него волосня торчит на груди? Я прям обалдела. Выставил напоказ. Аж три верхних пуговицы расстегнуты. И резинка от трусов с надписями торчит. Почему ему не делают замечаний?! Ведь нам даже серьги не разрешают.
—  Ну почему же не разрешают, — мягко сказала Гренадерша. — Маленькие гвоздики можно.
— А ботинки у него — как у гопника!
Согласна. Отвратный тип, дорогая. Мой муж таким говнюкам устраивал «темные»… Но что делать? Шеф-повар! Придется опять стирать эти скатерти. Я прошу тебя, собери их, пожалуйста.
— Только ради вас, Ольга Владимировна.

Оторвавшись от накрытого стола, Вольф поднял голову. Вдоль застекленного «Атриума» по второму этажу шла Тася в короткой дубленочке.
«Ага! Одетая, значит в город. И без сумки, значит с мужиком обедать пошла. — Он проводил ее раздраженным взглядом. — А со мной не ходит. Неужели у него длиннее? — Злобно отмахнувшись от подошедшего Пучкова, Вольф быстро пошел к выходу из “Атриума”. — Надо столкнуться с ней на улице. Будто случайно. И пригласить. Может, вне отеля она будет сговорчивее?»
Вольф рванул к лифту. По его расчетам, он успевал схватить куртку в раздевалке и нагнать Тасю на улице.
Двери лифта очень удачно поползли в разные стороны. Он прибавил ходу на финишной прямой. И в последнюю секунду, когда уже неизбежно и неотвратимо летел в открытые двери на новеньких ботинках, оказавшихся скользкими, как коньки, он увидел выходящую из лифта Гренадершу и ее расширяющиеся в ужасе глаза.

Тася подошла к столику. Нос коротко взглянул на нее, показал на стул рядом и опять занялся сигарой.
—  Привет! — сказала она радостно. — Ты сегодня без куриц?
Когда Тася его видела, любая обида растворялась, а ссора отменялась, зачеркивалась в ту же секунду раз и навсегда. Сейчас букет из куриц уже казался ей милой затеей.
Нос поджег кончик сигары, отложил на край пепельницы, а затем с серьезным видом поцеловал ей руку:
— Добрый день, Таисия!
После размолвок на него обычно нападал приступ церемонности, когда только на «вы» и «Таисия». За ним, как правило, следовал грубый секс прямо в машине. Она помотала головой:
— У меня мало времени. Только на обед.
Нос кивнул и перебором пальцев на вытянутой руке подозвал официантку. Тася улыбнулась. Она так любила его жесты, словечки и мелкие привычки, из которых он состоял. И деловитое постукивание сигарой о пепельницу. И быстрое, в одно слово, «привет-привет-привет», и в том же ритме беглый, прерывистый поцелуй куда-то  в  уголок рта. И рассеянный взгляд на какие-нибудь затейливые часы — измеритель давления или брелок с прогнозом погоды, которые он доставал из разных карманов.
Нос обожал удивительные вещи и постоянно пополнял коллекцию. Был у него и зонт в виде самурайского меча, и маленький электронный массажер для шеи, и очки-указка. На день всех влюбленных он подарил Тасе аппарат для изготовления сахарной ваты, а она ему — тапочки с подогревом. Надеялась, что тапочки первыми поселятся в ее квартире, потянув за собой шлейф всех его прочих вещей и, бог с ним, с символическим чемоданным переездом. Но Нос пришел в неописуемый восторг и в тот же вечер уволок тапочки домой к жене. Тася промолчала, мысленно утешая себя, что там его, видимо, некому согреть, кроме тапочек. Утешение действовало слабо, но хотя бы удержалась от очередного скандала.
—  Странно, прогнозирует на сегодня песчаную бурю. — Нос постучал по брелоку, покачал головой и задумчиво взглянул на подошедшую официантку. — Пожалуйста, принесите все самое вкусное, что у вас есть.
Та устало подняла брови:
— Что именно вы хотите? Я же понятия не имею.
—  Все самое вкусное, — нетерпеливо повторил он и тем же перебором пальцев показал, что разговор окончен. И его непоколебимая уверенность передалась официантке, подтолкнув ее в спину по направлению к кухне.
Вскоре стол был уставлен тарелками. Половину еды они точно не съедят. Но Нос любил именно так. Он истово поклонялся двум культам — еде и женщинам. Тщательно следя за внешним видом, попустительствовал своему круглому животу, предъявляя его в ресторанах как визитную карточку. Тася давно не обращала внимания на его взгляды, скользящие по задам официанток или ныряющие в чьи-нибудь декольте. Она твердо знала, что по-настоящему в его жизни есть только две женщины, между которыми он никак не может сделать выбор.
Она отставила пустую тарелку в сторону.
—  Я хочу, чтобы ты остался у меня ночевать! — Тася продумала это заявление, пока шла в ресторан, и решила, что лучше сказать прямо, уверенно, и выдать все сразу. — И пробыл весь следующий день!
Нос вытер рот салфеткой:
— Хорошо!
Тася даже растерялась от такой скорой победы. Держа одной рукой сигару, он чуть наклонил-
ся и залез ей под юбку. Невозмутимо глядя перед собой, пробежался по чулку и проник под тонкую перемычку трусиков. Взгляд его остекленел, он неподвижно смотрел в одну точку мимо Таси. Сунул сигару в рот, затянулся и продвинул палец еще глубже. Она сделала вид, что не замечает его манипуляций, и, улыбаясь, приступила к десерту — ванильному эклеру. Махнув официантке сигарой, Нос попросил принести ему кофе, и бесцеремонный палец правой руки замер лишь на секунду. Тася откусила самый лакомый кусочек, серединку эклера, и придвинулась ближе к Носу. Уперлась коленками в его коленки и чуть раздвинула ноги, чтобы было удобнее. Но он не любил, когда удобно. Палец тут же вернул влажные трусики на место. Нос поднес руку к лицу и с серьезным видом ее понюхал.
Тася засмеялась:
— Вкусно?
Он посмотрел на нее без тени улыбки:
— Хочешь еще эклер?
Когда явно и напрямик, он тоже не любил. Демонстрация чувств, разборки, поцелуи на виду, разговоры о сексе были не в его репертуаре. Ему нравилось украдкой, незаметно, молча. «Может, поэтому двойная жизнь так ему к лицу? Это естественное для него состояние. И не стоит перед ним никакого выбора. Две женщины — что может быть лучше?» Она отодвинула недоеденное пирожное. Настроение испортилось, ей больше не хотелось сладкого.
—    Достала меня что-то твоя любовь «под столом».
— Может, кофе?
Она закрыла глаза, чтобы удержать слезы, и откинулась на спинку.
—  Знаешь, со мной что-то происходит. У нас в отеле несчастный случай… Женщину задавило… Я боюсь теперь ездить на лифте… Видения какие-то… Голоса…
Повисла пауза, и в нее вдруг неожиданно громко вклинился дребезжащий звонок. Нос вытащил портсигар из кармана и удивленно на него уставился:
—    Купил классную  вещь.  Портсигар-будильник. Но звонит почему-то днем или ночью, а утром — никогда. Этот аппарат живет своей собственной жизнью.
Тасе вдруг расхотелось плакать, в глазах перестало щипать, и она рассмеялась.
—   Завожу его на утро,  а  трезвонит  посреди дня. — Нос отключил портсигар и положил на стол. — Так я не понял, что там с лифтом?
Тася захохотала. Накопившиеся слезы все-таки брызнули из глаз. Им было все равно, по какому поводу. С трудом произнесла:
—  Все эти смешные предметы... вокруг тебя... живут как хотят... портсигар... будильник... дурацкий брелок с песчаной бурей...
Он строго на нее посмотрел, сдвинув брови:
— Брелок никогда не ошибается.
Тася разразилась новым приступом хохота, больше похожим на бурные рыдания:
— Ох... Не могу больше... Сейчас умру...
Нос взял чашку с подоспевшим кофе и с достоинством сделал небольшой глоток:
— Любовь моя, под стол только не упади.
—  А если и упаду, — сказала она неожиданно зло и поглядела мгновенно просветлевшими, сухими глазами. — Тебе же наплевать на меня!
—  Вот, пожалуйста. Песчаная буря. Я же говорил, брелок никогда не ошибается.
— Кстати, как себя чувствует Ната? — спросила с вызовом. — Палец уже как новенький?
Он поднял брови и выпустил дым колечками. Вопрос нарушал принятую двустороннюю конвенцию. Глядя куда-то в сторону, сказал:
— По-моему, тебе пора на работу.
Тася встала, задвинула ногой стул и пошла прочь. Он даже не посмотрел ей вслед, увлеченно выдувая все новые и новые колечки.
Выяснение отношений было ему абсолютно чуждо. Нос никогда не разменивался на мелочи — не доказывал свою правоту, не повышал голоса, не раздражался. Если ему что-то не нравилось, то глаза у него мгновенно покрывались коркой льда, а черты лица отвердевали, как у гипсовой маски. Он никогда не делал ни единого движения, чтобы отвернуться или отодвинуться от нее, но каким-то загадочным образом у него получалось за секунду телепортироваться за много километров. Бесполезно было выводить его на разговор. Он молча смотрел сквозь нее, отчужденно и  равнодушно. Она пробовала по-всякому: ловила взгляд, клала свою руку поверх его — холодной и недвижимой, иногда ругалась или использовала верное женское средство — начинала безутешно рыдать. Но все впустую. Телепортация, еще более стремительная, свершалась на глазах. Какое удивительное нечеловеческое умение — быть на расстоянии вытянутой руки и одновременно даже не в этой галактике.
Решительно шагая к отелю, Тася достала из кармана мобильный и удалила телефонный номер Носа. «Да пошел ты! — бормотала она. — Пошел ты к черту! Пошел ты!» Но в глубине души понимала — трюк не удастся. Она много раз стирала его телефон, и это всегда было верным признаком того, что вскоре впишет его обратно.

Викентий вышел из столовой, спустился по лестнице на первый этаж и протянул руку к двери. 3а ней был бэк-офис, а за бэк-офисом веером раскрывалось пространство ресепшен и лобби. «Наверное, Ласаро уже разнес подарки группе. Надо убедиться, что всем хватило. Не дай бог что-то пойдет не  так. С  “Пежо” надо  быть сейчас  особенно внимательным». Викентий вдруг отдернул пальцы, словно обжегшись о ручку. С той стороны, плотно прижавшись, стояла тишина. Она поджидала его, чтобы опять окунуть с головой в свои стылые воды. Он застыл, а потом, попятившись, рванул прочь.
В служебных коридорах, разительно отличавшихся от парадной части отеля, никого не было. Викентий сбежал вниз по лестнице, пронесся мимо прачечной, в дверях которой виднелись огромные металлические барабаны, мимо выхода, куда подъезжала помойка и всегда пахло отбросами, и влетел в раздевалку. «Быстро валить отсюда. Главное сейчас никого не встретить… Позвоню Сироте, скажу, что заболел живот, голова, что  угодно… А карточку на выходе попрошу Конюшенкова пробить. Не откажет, за ним должок».
Викентий торопился. Дернул рубашку вверх, не расстегивая. Стянул брюки, путаясь в них и прыгая на одной ноге. Было жутко находиться в пустой раздевалке. Казалось, тишина проникла уже и сюда и сгущается, готовясь к нападению. Он нарочито громко запел и резко сорвал с вешалок джинсы и куртку, производя как можно больше шума. Лихорадочно оделся, зашвырнул скомканные пиджак и брюки в шкаф, громыхнул замком и выбежал вон.
«Дома есть заначка. Пыхну — и все станет хорошо. Музыку погромче, и легкость, и приятное ощущение “дыма в плечах”… Сироте потом объясню. Правда, в прошлый раз не взяло, хотя у Севы хороший гашик. Черт, я ему столько бабок уже должен… Сирота прикроет перед генеральным, она не дура».
В коридорах он старался не бежать, чтобы не привлекать внимания. Но странно — ему никто не попадался на пути. Только шаги гулко стучали по плитке. «Может, все ушли на обед?» — пробормотал он, прекрасно зная, что обед уже закончен.
Этих длинных служебных коридоров он никогда не видел пустыми. За исключением ночных часов тут всегда крутился людской муравейник. Возили банкетные стойки, уставленные тарелками с едой, телеги с товарами со склада, вешалки с ворохом постиранной одежды... Но сейчас не было никого!
Оглянувшись, Викентий вдруг почувствовал, что тишина следует за ним по пятам. Прибавил шагу, и тишина прибавила. И тогда он побежал изо всех сил, как человек, за спиной которого рушатся горящие балки.

«Интересно посчитать, сколько раз  я  открывала эту дверь. — Тася кивнула охраннику и пошла по коридору. — Сколько раз ходила  по  этой  плитке? И сколько раз удаляла его телефон? Гораздо чаще, чем все прочее... Бабский идиотизм, справиться с которым невозможно. Собираешь себя по кусочкам, сшиваешь разорванные части суровыми нитками, скрепляешь кое-как. Терпишь, твердишь себе, что надо принимать, надо радоваться тому, что есть. И поезд медленно набирает ход и катится потихоньку по гладким рельсам. А потом раз! Дергаешь стоп-кран, и снова все летит кувырком. Почему так происходит? Я не могу сойти с поезда и не могу на нем ехать…»
Она открыла дверь, ведущую на служебную лестницу, и столкнулась нос к носу с Вольфом.
— Где ты была, детка?
— Какое тебе дело, где я была?
— У тебя там катастрофа.
— Что случилось?!
—   Твоя группа. Иди наверх, узнаешь. Только медленно, я любуюсь. — Он встал, сложив руки на груди и откровенно пялясь на ее ноги. На середине пролета окликнул: — Зря ты не хочешь, — фривольно подмигнул. — Тебе бы понравилось.
Недовольно хмыкнув, она побежала дальше.
— Приходи, когда станет совсем плохо! — крикнул Вольф ей вслед. — Я тот, кто может тебе помочь, детка!
Но Тася даже не обернулась.
«Хм, интересно, она ходит по лестнице... Из-за погибшей горничной? — Глядя под ноги, Вольф сделал пару неуверенных шагов. — Или, может, она тоже падает и избегает людных мест, как я?»
Он потер мокрые ладони о брюки. Они до сих пор хранили ощущение плотного, упругого тела Гренадерши. Он совсем позабыл чувство, когда женщина накрывает сверху, как большая породистая самка, а грудь увесистая и теплая. Худосочный Тасин задик, сто граммов костей, вихляющий сейчас по лестнице, мог весь уместиться в одной левой, а тут роскошная плоть, в которую погружаешься по самые уши.
Он подрубил Гренадершу прямо под ноги, влетев в лифт на бешеной скорости. Она упала на него сверху. Двери лифта мягко закрылись. На секунду предводительница горничных онемела от возмущения и уже начала трепыхаться, пытаясь встать, но тут он вдохнул умопомрачительный запах влажных подмышек и крепко сжал руками ее бедра. Она замерла. Сколько они лежали на холодном полу? Пару секунд? Ему показалось, что вечность. Лифт вдруг притормозил  и  содрогнулся,  готовясь  открыться. Пришлось  спешно  вскочить,  оправляясь.  Вольф прикрыл  рукой  оттопыренную  ширинку  и  вышел первый, оглянувшись на прощание на ошеломленную Гренадершу. Он чувствовал себя победителем.
«А эту плоскогрудую кривляку я все равно трахну. Никуда не денется. У нее сейчас большие проблемы с группой. Хороший момент для уверенного наступления».

Тася толкнула дверь и влетела в офис. Ирочка, сидевшая к ней лицом и пакующая теперь со всеми подарки, испуганно на нее посмотрела. Остальные девочки молча обернулись. Но никто не успел ничего сказать. Инна распахнула дверь «аквариума» и крикнула:
— Тася, зайди ко мне!
Спина  начальницы,  прямая,  как  доска,  была строже  обычного.
— Где ты была? На звонки не отвечаешь!
— Обедала.
—  Эти идиоты на ресепшен поставили матрешки не той группе!
Стоп-кран дернули повторно, но покореженный поезд уже стоял, и Тася лишь устало выдохнула:
— О господи!
—    Вместо   «Пежо»   разнесли   по   номерам
«Рено». — Не оборачиваясь, Инна продолжала работать, бегая быстрыми пальцами по клавиатуре.
— Как же это получилось?!
—  Ресепшен перепутал списки. Мы ходили сейчас с генеральным на поклон к президенту «Пежо», но он не захотел с нами говорить. Он в ярости.
—  Может, еще не поздно забрать матрешки у
«Рено»?
—  Ты сошла с ума! Гости их уже по чемоданам распихали. Группа сейчас выезжает. Отбирать, что ли?
— Там же еще благодарственные письма от президента!
— Да.
— Кто это напортачил? Новенькая?
— Викентий.
— Викентий?! Опять?!
— Да. И исчез. Мобильный выключен.
— Невероятно!
—  Мы сейчас собираемся у генерального. Пойдешь со мной. Будем решать, что делать.

—  Merde!1 — Когда Деллайтис злился, то всегда ругался по-французски, и это было верным признаком того, что дело — полный швах. Он швырнул мобильный. — Fille de pute!2 Imbecile!3 Звонить, звонить ему все время, Люсьен!
Сидя за своим большим столом в приемной, та потыкала в телефон коготками Дракулы, немного послушала и промурлыкала:
— Вне зоны действия!
— Сукин сын! Голова бы ему оторвал своими руками!
— Надо купить матрешки для «Пежо», — подала голос Инна. — Пока группа не уехала. У нас мало времени.
—  Благодарственные письма распечатаем. Они присылали мне образцы, — добавила Тася.
—   Убью, сукин сын! Урод! Говнюк! Люсьен, узнай, сколько стоит средний матрешка!
—  Я уже узнала. — Ее голос сочился самодовольством, Люсьен обожала разборки с сотрудниками. — Сто матрешек по пятьдесят долларов каждая, господин Деллайтис. Итого, — после внушительной паузы заключила она, — пять тысяч долларов.
— Он платит все до последний цент! Тася робко возразила:
—    Господин Деллайтис, даже если виноват один человек, то ответственность несет вся смена. Ущерб делится на всех. Так было всегда.
— Нет! Он один будет наказанный!
Гренадерша, молчавшая до этого, вдруг пробасила:
—  Господин Деллайтис, мой отдел готов поучаствовать в возмещении ущерба. Наши зарплаты, конечно, оставляют желать лучшего… Но уверена, что и другие отделы не откажутся. Если все скинутся понемногу… На Нину Дьякову мы со всех собирали…
— Ни слова больше! — взвился Деллайтис. — Вы об этом больше не говорить! Понятно? Он один платить! Урод! Кретин!
Гренадерша сурово нахмурила брови. Инна и Тася переглянулись. Никто не понимал, что случилось с Деллайтисом. Таким злым его еще никто не видел.
—   Это только его вина! Я обещал  президент
«Пежо», что накажу сукин сын! — Генеральный взвизгнул, невольно оплевав стоящую рядом Люсьен, но та даже не шелохнулась, орошенная слюной благодетеля.
«Наверное, для нее это слаще райского дождя», — не к месту подумала Тася.
—   Господин Деллайтис, у нас мало времени. Надо решать проблему, — снова начала Инна. — Давайте купим матрешки. Попросите бухгалтерию выдать деньги. «Пежо» выезжают завтра днем.
—  Я его уволю! Да! Вот что я сделаю! Он купит матрешки, а потом пишет заявление! — Генеральный стукнул кулаком по столу, от чего все вздрогнули. — Люсьен, сейчас же отправь Гнедой к нему в дом! Пусть он с ним разберется! Матрешка должны быть завтра утром у меня на стол! — Он злобно махнул рукой, показывая, что все свободны.
Народ потянулся к выходу. Тася шла последней.
—  Это ты отвечаешь за «Пежо»? — окликнул ее Деллайтис.
— Да.
— Почему ты не следить за группой?!
—  Невозможно за всеми усмотреть, господин Деллайтис. У меня много групп.
—   Это важный группа! Ты должна  проверять, что все в порядке каждый минута! На «чек-ин» тебя тоже не было!
— Викентий очень опытный, и я…
—  Опытный?! Sale!4 Если он сбежал, ты будешь покупать матрешка на свой деньги!

Добрыйдень не обернулся, когда Тася тихонько прошла мимо. Второй удачей был свободный «кабинет». Закрыв за собой стеклянную дверь пожарной лестницы, она позвонила Викентию, но телефон действительно был выключен. «Сбежал. И не вернется… Так. Спокойно. Не паниковать. Надо позвонить Алексу. Он всегда поддержит. Скорее всего, он уже вернулся из офиса в отель».
Куда приятней было бы сейчас спуститься и поговорить с ним в лобби, и, может, даже выпить бокал вина, но Алекс избегал встреч, предпочитая заочное общение, и она не настаивала, уважая чужие причуды как свои собственные.
— Привет. Починил телефон?
—  Нет, купил другой. А тому — каук. Привет, Тася.
— Каюк, — поправила Тася.
— Каюк? Ага, спасибо… Телефон я потом еще раз уронил, но уже на пол. Он был весь в мыльной пене, такой скользкий. Разбился… как это говорится? Вдрызг?
— Вдребезги… Это разругаться вдрызг.
— Спасибо, запомню.
—  Уже десятый телефон на моей памяти. Они у тебя не живут дольше года.
— Это правда, — согласился Алекс. — Но скажи мне лучше, как у тебя дела?
— Все плохо. Вдрызг и вдребезги. Парень на ресепшен перепутал списки, и подарки поставили не той группе. Матрешки. Сто штук. А сам исчез. И телефон выключен. — Прошедший день вдруг тяжело навалился на плечи, она опустилась на корточки и прислонилась спиной к стене.
—  Не расстраивайся, пожалуйста. Это ничто по сравнению с бесконечностью.
—  Ты просто не понимаешь масштабы катастрофы. Это реальная проблема…
— Если брать опыт философов, а они, безусловно, умнейшие из людей, ты даже не можешь быть уверена в реальности этого мира.
— Слушай, если генеральный подойдет и стукнет меня этой чертовой матрешкой по лбу, это будет ощутимо и вполне реально.
—  Это лишь чувственный опыт, не подкрепленный никакими аргументами. Возможно, вы с генеральным лишь снитесь друг другу. Ты никогда не просыпалась в поту от «совершенно реальных» снов? Я вот в последнее время…
— Ну хорошо. А матрешка — тоже чувственный опыт? Я могу ее потрогать. Она существует. Твердая. И на лбу будет синяк.
—   Извини, пожалуйста… — В трубке послышался  шорох.  Голос  Алекса  словно  укутался в пуховое одеяло. Наверное, он зажал трубку плечом. — Я тут пятьсот рублей потерял. Хотел на метро в отель поехать. Ведь они точно у меня оставались с прошлого приезда… Как это говорится? Насквозь землю провалились? — Сворачивая с философской дорожки, Алекс почему-то всегда принимался блуждать в словах. Оперируя такими труднопроизносимыми терминами, как трансцендентальный, гносеология, экзистенциализм, он легко мог позабыть что-нибудь элементарное, бытовое.
—  Сквозь землю, а не насквозь... А в кошельке нет? — Прикрыв глаза, Тася поймала себя на мысли, что ей хочется улечься прямо на пол, но она удержалась.
—  Спасибо, запомню… Не, там нет. Прости, на чем мы остановились? Что тебя убеждает в том, будто матрешка существует?
— Я ее вижу хотя бы.
Когда матрешка остается в комнате, а ты выходишь, она уже не существует? А если просто закрыть глаза? Хоп — и нет матрешки! Да, кстати, не забывай еще, пожалуйста, что и твердость ее относительна. Атомы, Тася, атомы...
—  Слушай, я верю в реальность этого конкретного мира с разгневанными генеральными. И завтра они мне покажут, где раки зимуют…
— Прости, как? Раки зимуют?
—  Ну, в смысле… Имеется в виду — покажут, где далеко и плохо…
—  Я слышал про свистящих раков. И в прошлый раз в метро какой-то мужчина грозился другому… кажется… поставить раком… Кстати, что это такое?
— Я тебе потом объясню.
—  Как много у русских про этих... м-м-м… животных.
— И правда. Я как-то не замечала.
—  Прости, пожалуйста, я все время сбиваюсь. Э-э-э…  Насчет  веры  в  реальность  этого  мира… Древние тоже верили, что мир покоится на трех слонах, а те стоят на гигантской черепахе.
—  Устала что-то я, и философия совсем не утешает... Ты деньги нашел?
—  Сейчас еще в ботинках посмотрю. Один раз я обнаружил там сто евро. Всю неделю ходил и не чувствовал. Упали, видно, из кармана куртки, с вешанки.
—  С вешалки, — автоматически поправила Тася и встала. — Ладно. Пойду домой. Надо думать, где деньги взять. Может, тоже в ботинках пошарить?
— Какие деньги?
—  Пять тысяч долларов. За матрешек... Тот парень, Викентий, похоже, уже нашел выход из создавшейся нереальной реальности.
— Но почему ты должна платить?
— Деллайтис просто озверел. Первый раз в жизни вижу его таким. А ведь случалось разное… Теперь мне даже увольнение не поможет. Или тоже в бега? — Она печально усмехнулась.
—  Не переживай, пожалуйста, раньше времени. Я уверен, выход есть.
— К нему сейчас домой пошли. Но мне кажется, это бесполезно.
— Я тебе позвоню попозже, узнаю, как дела.
— Хорошо. Обнимаю.
Тася нажала на сброс и подумала, что самым нереальным в ее жизни является прежде всего сам Алекс, которого она видела два раза — десять лет назад и сегодня, случайно, на улице.
Набрав еще раз Викентия, она опять выслушала неутешительное про недоступного абонента, тяжело вздохнула и пошла в офис за сумкой.
Из кабинета Добрыйденя выскользнула Сирота и, не заметив Тасю, процокала на шпильках к лифту. «Зачем он ее вызывал?» — удивилась Тася, но, не найдя ответа, вернулась к своим тревожным мыслям.

По коридору первого этажа бежала взволнованная Жопаня, и ее зад колыхался, как большой, полный воды аквариум.
— Ты куда? — удивилась Тася.
—  Там медведей привезли! — крикнула та на ходу, задев Тасю бедром и чуть не расплескавшись, и помчалась дальше по направлению к служебному  входу.
Тася поспешила следом.
Возле служебного входа стоял фургон, напоминающий перевозку для лошадей. Крепкий мужчина щелкнул кнутом, и выгрузился первый медведь, огромный, ростом выше дрессировщика, а за ним последовали два не менее крупных собрата. Косматые, обсыпанные опилками звери были в намордниках.
—  Что это?! — отступив, в ужасе воскликнула Жопаня. — А где мои годовалые медвежата?!
—  Так это и есть годовалые. А вы что, девушка, думали, они размером с годовалых детей? Ну, куда идти? Командуйте!
Попятившись задом, Жопаня оттеснила ко входу и испуганно выглядывающую из-за ее спины Тасю, и Конюшенкова, и еще каких-то набежавших сотрудников.
—   Близко к ним подходить нельзя, — строго предупредил дрессировщик. — Минимум десять метров. Скальп с человека сдергивают одним когтем.
—  Это конец! — Жопаня обернулась к Тасе побелевшим лицом. — «Библиотека» вся от края до края — десять метров! Он снимет скальп со всех топ-менеджеров «Ноартиса»! Будет международный скандал!
—  Сейчас их расчешем, и можно идти. — По команде дрессировщика медведи встали мордами к стене и задрали лапы, как арестованные.
Из коридора торчали любопытные головы, прибывавшие с каждой минутой. Жопаня пыталась закрыть дверь, пугая народ скальпами, но это только усиливало интерес. Видимо, каждая из голов была уверена, что подобная участь постигнет непременно ближнего.
— Ты тоже иди! — сказала Жопаня Тасе севшим голосом. — Не дай бог!
—  Я тебя не брошу! К тому же это я придумала десятый пункт!
Сосредоточенный дрессировщик чесал зверей, не обращая внимания на шепот и шорохи за его спиной. Опилки и шерсть летели в разные стороны.
Боже! — стонала Жопаня. — Тут же рядом кухня… Если Вольф увидит, он меня обезглавит раньше медведей. Да что же вы толпитесь, бестолковые! Идите, идите все! — Она налегла кормой на дверь и с усилием ее захлопнула.
—  Мы готовы. — Дрессировщик обернулся. — Куда идти?
Тася переглянулась с Жопаней. Они вдруг одновременно сообразили, что «Библиотека» находится на восьмом этаже, и, кроме служебных лифтов, всегда битком заполненных народом, другого способа попасть наверх нет.

«Хм… Пять тысяч долларов…» — Алекс поскреб голову.
Посидел в задумчивости несколько минут, взглянул на часы. Сегодня он задержался в московском офисе дольше обычного. Идти в отель не хотелось. Но и работать тоже. Он уставился в экран погасшего компьютера, в котором отражались полные щеки и крупный лоб. Ни типичной для компьютерщиков худобы, ни землистого цвета лица — наоборот, кругом одна румяная плотность. В отражении лицо выглядело несколько туманно, что придавало его внешности налет романтизма. Не сказать, чтобы Алекс считал себя симпатичным парнем, но иногда, в блаженные минуты проникновенного гитарного «драйва», робко думал, что, возможно, и не лишен некой приятности. И однажды милая хохотушка, какая-нибудь там Марта или Хенриетта, а может, и Аннеке, с ним в этом согласится.
Мама не расставалась с идеей его женить, как и со своими гомеопатическими горошинами, которые вытряхивала из пузырька с тем же упрямым постоянством, что и заводила разговор о свадьбе. В ее воображении рисовалась чудная картинка: они с Алексом сидят за круглым столом, а его жена (скромная блондинка с покорными глазами) разливает им гюцпот5. Двое детей Алекса, словно бесплотные призраки, бегают где-то на заднем фоне, никогда в этих фантазиях не присоединяясь к столу и не издавая беспокоящих криков, а веселый пудель носится за ними и счастливо лает, но тоже на минимальной громкости. Время шло, но никаких блондинок на кухне не появлялось. Мама уже была согласна на брюнетку, но только чтобы с покорными глазами. И дети пусть сидят за столом, но тихонько. Пуделя, правда, пришлось исключить. Ей сказали, у них лезет шерсть. Но и эти уступки не помогали — Алекс по-прежнему был одинок.
Тогда мама вспомнила про Марису.
...Сидя под столом, угрюмая полненькая девочка молча тянула их кота за хвост, а шестилетний Алекс также молча пытался отцепить ее руки. Он сочувствовал Фридриху, но не хотел привлекать внимание матушек, трещавших без умолку за столом, прямо над немой сценой, и спасал животное своими силами, не жалуясь.
Увидев Марису спустя восемнадцать лет, Алекс едва ее узнал и покраснел, вспомнив лишь перетягивание живого каната. Помолчал и не нашелся спросить ничего умнее, чем: «А вы помните кота под столом?» На что та покачала головой с тем же угрюмым выражением лица, так что образ полненькой девочки сразу совместился с этой высокой стройной девушкой.
Пока матери прогуливались по магазинам, они с Марисой отправились в ближайшее кафе. Она заказала бокал пива. Потом — второй. А после третьего неожиданно всхлипнула. Алекс страшно испугался. Решил, что наступил ей на ногу или облил, не заметив, горячим кофе. Но Мариса только мотала на все расспросы головой и роняла слезы. Когда Алекс уже совсем отчаялся, она вдруг простонала:
—  Как можно меня так мучить?
—  Простите! Я не хотел! Уверяю вас, без злого умысла!
—  Да я не про тебя! — взревела Мариса. — Это все он! Барахло! Последнее барахло!
Постепенно сквозь мычание и плач он разобрал, что барахло — это молодой человек, который бросил ее два месяца назад. Но бросил не до конца, а частично. Видимо, оставив ей самые барахляные части. И вот уже несколько месяцев, несмотря на сопротивление, она пыталась вернуть бойфренда в целом виде. Алекс подумал про себя, что тянуть кота за хвост у Марисы любимое занятие, но тут же устыдился собственных гадких мыслей и принялся утешать ее с удвоенной силой. К тому моменту, когда пришли мамы, Мариса, выплеснувшаяся до дна, утешенная и даже уставшая от всего этого — пива и безобидного дурачка напротив, — с легким сердцем с ним распрощалась.
Через две недели она вдруг позвонила и предложила встретиться. Алекс разволновался, решив, что молодой человек благополучно завершил начатое и окончательно брошенная Мариса готова открыть новую страницу в своей жизни. Купив новую рубашку, Алекс забронировал столик в хорошем ресторане и долго репетировал перед зеркалом первую фразу. Но перед выходом из дома вдруг растерялся и как-то обмяк в своей новой хрустящей рубахе. И если бы мама самолично не посадила его в такси, то вряд ли бы он явился.
Но Мариса никаких страниц не переворачивала. Все оставалось на своих местах. Плотно поужинав, словно для пополнения сил перед встряской, она по отработанному уже сценарию заказала бокал пива, а потом еще один, и на третьем в соответствии с программой принялась рыдать. Алекс и в этот раз не подвел. Но он и правда ей очень сочувствовал.
С тех пор у них установились странные отношения. Раз в неделю Мариса приглашала его на свидание. Они шли в выбранный ею ресторан, где она с аппетитом съедала несколько блюд (видимо, любовные передряги не влияли на аппетит). Потом традиционно плакала, а он с готовностью утешал. Когда они возвращались домой (а Алекс непременно ее провожал), она становилась молчалива и угрюма, и в этот момент ему казалось, что, откинув восемнадцать лет, они снова сидят под столом в компании кота Фридриха.
Алексу льстило, что столь симпатичная девушка к нему привязалась, и пусть у них странные отношения, но все же отношения, как ни крути. Раз она поверяет ему душевные переживания, он близкий для нее человек. Но наряду с приятными соображениями его беспокоила мысль, что он уже не только потратил всю сумму, на которую планировал существовать еще две недели, но и залез в отложенные на автомобиль деньги. И если душевные переживания Марисы усилятся, то ему придется отложить покупку еще на полгода.
Но после месяца встреч Мариса неожиданно исчезла — не звонила и не объявлялась, а сам он стеснялся беспокоить. Три недели он переживал, что с ней что-нибудь случилось, пока подруга мамы неожиданно не позвала их на помолвку. Слава богу, все обошлось. Мариса выглядела очень счастливой в милом голубом платьице под ручку со щуплым пареньком, и немного грустному Алексу хотелось спросить, прежнее ли это барахло или какое-то новое, но, конечно, он не решился.
После Марисы долго ничего не происходило, и Алекс уже примирился с судьбой. Но однажды в Вондел-парке…

Подошедший коллега поглядел на него красными, как у кролика, глазами:
— По дефолту, Алекс, рвем уже в офлайн. Алекс ничего не понял, но дружелюбно кив-
нул. Взглянул на часы. Десять. Теперь точно пора уходить.
Назад в отель пришлось идти пешком, пятьсот рублей пропали безвозвратно. Дверь в номер с оттяжкой за ним захлопнулась. Алекс уселся на краешек кровати не раздеваясь. В номерах он всегда чувствовал себя неуютно — отельная обстановка напоминала ему декорации. Казалось, что пышная кровать, кресло, стол и все прочее существуют лишь для глянцевых журналов, и вот-вот войдет фотограф с нацеленным объективом. В ожидании камеры Алексу было неловко ходить в семейных трусах, или валяться на идеально гладком покрывале, нарушая симметрию прикроватных подушек, или черкать в белоснежном блокноте, лежащем строго по правую сторону от настольной лампы. К тому же отельные номера, словно бермудские прямоугольники, обладали умением бесследно засасывать вещи. С некоторых пор он даже перестал распаковывать багаж, опасаясь, что что-нибудь нужное непременно сгинет в этом ледяном царстве. Так и копался в раскинутом на две половинки чемодане.
В последние дни в Амстердаме «суп» затихарился, будто ослаб от расстояния, и Алекс радовался вернувшимся привычным кошмарам про лошадей и кашу. Но здесь, где началась «кастрюльная атака», он с некоторым волнением ждал  предстоящей ночи. Поразмыслив, решил спуститься в бар и немножко выпить, чтобы крепче заснуть. Уютный столик и виски с колой… Да, то что нужно!
Алекс стянул куртку и достал вешалку из шкафа.
«Всего пара ночей. Переживу. А послезавтра домой. А там Вондел-парк и Лиса Алиса». Низ спины куртки был весь заляпан. «И почему в Москве снег превращается в грязное месиво? Прогулялся всего до работы и обратно. Отдать, что ли, в отельную химчистку?»
Цены в пятизвездочном отеле зашкаливали, но Алекс не терпел  неряшливости.  Любое  пятнышко на одежде он ощущал физически, оно росло прямо на глазах. Ему казалось, что, разговаривая, собеседники смотрят не на него, а на противное пятно, только из деликатности иногда переводят взгляд. И это была постоянная мука, потому что по рассеянности он вечно забывал в обед нацепить салфетку, ронял ложки в тарелки, проливал на колени пиво, напоминая самому себе мишень в тире, в которую летят всевозможные пачкающие продукты.
Алекс сложил куртку в специальный мешок для химчистки и, выходя из номера, повесил его на ручку двери.
Медленно потягивая виски, он наблюдал за прозрачными кабинами лифтов, плавно движущимися вверх и вниз. Они завораживали блеском и совершенной формой. После второго бокала ему показалось, что кабины исполняют синхронный танец. Голова мягко кружилась, и Алекс слегка покачивал ногой в такт играющей в баре музыке. По взмаху руки официантка принесла еще один бокал. Золотистый свет медленно плыл над столиками.
Вондел-парк Алекс открыл для себя, когда они с мамой переехали на Кенигештрассе. Приятно было почитать на свежем воздухе, побродить по берегу с такими же, как и воды реки, медленно текущими мыслями, поглазеть на велосипедистов и бегунов и поразмышлять, что с первого числа следующего месяца он непременно к ним присоединится. Новые начинания хорошо ложились на первые числа, но почему-то все время откладывались до следующего месяца.
Однажды мимо скамейки прошла женщина, и он бы не обратил на нее внимания, если бы не гипс на левой ноге. Прихрамывая, она прошла несколько шагов, а потом вдруг вернулась и присела на скамеечку. Движимый дружелюбием, Алекс отсел чуть дальше, хотя места оставалось еще для парочки толстяков, и тут же сообразил, что это могло показаться невежливым. Еще минуту он ерзал на месте, решая, придвинуться ли назад. Тем временем женщина, выставив вперед загипсованную ногу, с интересом на него косилась. Так ничего и не придумав, Алекс в смущении уткнулся в книгу, успев поймать изящный поворот маленькой головы, лукавый взгляд и торчащие во все стороны короткие рыжие космы. Издалека казалось, ей ближе к сорока, но теперь он рассмотрел гладкое веснушчатое лицо с раскосыми глазами и понял, что не больше тридцати пяти. «Вылитая Лиса Алиса», — заключил про себя.
Лиса Алиса отвернулась, и Алекс забеспокоился: «Я так резко отсел. Она подумала, что я хам и грубиян». И он решительно пересел на прежнее место, но тут же замер, сообразив, что можно неправильно истолковать его неожиданное движение. Измученный сомнениями, он совершенно ослаб и даже не сразу сообразил, что от него ждут, когда она спросила, который час. Так началась их дружба.
Теперь он встречал Лису Алису в парке всякий раз. Уже без гипса, в белых брюках или юбке с воланами, она садилась в полуметре от него, на другой конец скамейки, но странная штука — ему казалось, они соприкасаются рукавами. У Алекса так билось сердце, что скамья сотрясалась с ним в том же ритме. Они не разговаривали, но Лиса Алиса всегда радушно его приветствовала, иногда спрашивала, который час, и непременно прощалась, то желая хорошего дня, то обещая скорую встречу. Второй вариант казался ему  многозначительней. Он удостоверял их тайную связь, и Алекс расстраивался, получив лишь пожелание хорошего дня.
Вскоре он по-настоящему пристрастился к этим скромным, но многообещающим встречам. Его, правда, немного смущала разница в возрасте, и он придумал целый ряд аргументов для мамы. Впро чем, делиться новостью он не торопился — мама стала бы волноваться и расспрашивать, умеет ли незнакомка варить гюцпот.
Однажды Алекс увидел Лису Алису, переводящую через дорогу к парку мужчину на костылях, в другой раз она вела под руку симпатичного парня в гипсе. Ласково поддерживая, кивала головой и улыбалась. «Какое сострадательное сердце, — радовался Алекс. — Быть может, она состоит в обществе помощи инвалидам?»
После этого их посиделки на разных концах скамейки стали еще волнительнее. Он рассмотрел, бросая редкие взгляды, что у нее полные губы и уголки рта мило загибаются кверху. От всего этого у Алекса дрожали руки. Определенно белый автомобиль обрел теперь помимо водителя еще и пассажирку. Про то, чем  заканчиваются  рано или поздно романтические катания по городу, он старался не думать. Это была та самая последняя матрешка, до которой он намеренно не добирался в своих мечтах. Тот улиточный темный заворот, в котором можно было заблудиться. У кого спросить, что мужчина делает после того, как снимет трусы? Не у философов же. И не у мамы. Технику вопроса он примерно представлял, хотя она и отвращала его грубым натурализмом, но опасался все позабыть, увидев лобок, покрытый кудрявыми рыжими волосами. Девственником  быть  стыдно, но не проявить себя в ответственный момент еще позорнее. «В конце концов, я еще не накопил на автомобиль», — утешал себя Алекс.
Сделав глоток, он подумал, что надо позвонить Тасе, узнать, разрешилась ли ее проблема. Глядя на кабины лифтов, полез в карман за телефоном и вдруг замер. Вместо кабин сновали вверх-вниз две кастрюли. Зажав в руке трубку, Алекс зажмурил глаза и лихорадочно принялся соображать, как ему поступить: сразу встать и уйти или выдержать десять минут для верности и глянуть одним глазком? Три бокала не шутка, можно и черта вместо матушки увидеть… «А вдруг мне что-то подсыпали?» — пришло ему в голову, и он в ужасе уставился на бокал.
Он уже сталкивался с наркотиками в своей жизни. На четвертом курсе института Алекс впервые попал в кофе-шоп. Для голландца это звучит аномально, но просто как-то не доводилось. А тут сокурсник по прозвищу Мямля Берти, взявший у него конспекты перед сессией и все время забывавший вернуть, махнул рукой на очередной его вопрос и томно произнес, будто жевал жвачку: «Валяй. Зайди вечером в кофе-шоп на площади Дам. Я там буду после десяти. Захвачу твои бумажки». Ровно в десять Алекс сидел на краешке стула и пил маленькими глотками кофе. Булькающие голоса, и духота, и блики — казалось, он внутри бутылки с плотно заткнутым горлышком. Вокруг плавали зеленоватые клубы пахучего дыма, а бледные субъекты за столиками напоминали вырвавшихся на свободу джиннов. Алексу очень хотелось подождать на улице, но Берти просил его зайти внутрь, а он всегда четко выполнял договоренности. Так уж его научил дедушка — он все время повторял, слегка выпучивая глаза и приосаниваясь: «Алекс, умри, но соблюдай договоренности!»
Около двенадцати наглотавшийся дыма Алекс с радостью приметил у входа развязную фигуру Берти и кинулся к нему, как к родному брату.
«Остынь, друг… Не гони… — мял во рту слова Берти. — Присядь сначала… Расслабься». По пустым глазам и рукам Берти Алекс понял, что тот снова забыл конспекты, но возмущаться было неловко, тем более в ответ на приглашение присесть. «Посидим, друг, — продолжал бормотать Берти, — поглядим…» Он вроде обращался к Алексу, но глаза его вращались по периметру кофе-шопа, как перископ, и у Алекса немного кружилась голова от этого сложного аттракциона. Наконец, Берти махнул официантке, попавшей на секунду в поле зрения, и взгляд его остановился. Та вскоре принесла кусок кекса и стакан воды. «Угощайся, друг… — Берти пододвинул к нему тарелочку. Алекс деликатно отщипнул кусочек, а Берти, засмеявшись, отломил ему половинку. — Валяй, приятель… — И для верности добавил. — И слышь… это… не гони».
Кекс был сладковатым и вязким, Алекс вообще-то не ел мучное, он от него пух как на дрожжах, но отказываться было неудобно. Берти разом проглотил свою половинку и завел пространный разговор. Он топтался мыслями на месте, то чуть расширяя круги, то снова сужая, но Алекс никак не мог ухватить общую суть этого мыслекружения. К тому же губы Берти, жившие на лице самостоятельной жизнью, кривились и шлепались друг об дружку, делая все слова невнятными. «Остался я без конспектов», — загрустил вдруг Алекс. А Берти достал из кармана косячок и, не переставая бормотать, щелкнул зажигалкой. Алекс застыл в немом ужасе — в желтом свете вспыхнули его кривоватые фиолетовые буковки на тетрадном листе и тут же обуглились с краю. Он вскочил и несколько секунд, словно пародируя Берти, в возмущении шлепал беззвучными губами, потом махнул рукой и выбежал вон.
Уставший и огорченный, Алекс почти добрался до своей улицы. Надо было только завернуть за угол, а там уже дом, где мама наверняка торчала в единственном освещенном окне, как часовой на карауле. Но улица вдруг приросла десятком ответвлений, и Алекс в недоумении остановился, не зная, куда поворачивать.
Летний теплый воздух загустел и медленно поплыл тяжелыми пластами, собирая мелкий мусор и листья, которые увязали в нем, как в киселе. Алекс поднял голову. Темное небо, словно плотно пригнанная крышка, лежало сверху, не оставляя ни единого просвета. Почувствовав, как капли пота заструились по лицу, Алекс достал из кармана платок. С трудом прорезая вязкую субстанцию, приложил его ко лбу. Мелкие улочки, расходящиеся лучами, шевелились, как ноги осьминога, и надо было выбрать одну из них. Но какую?
Непонятно, сколько бы он простоял, комкая в руках платок и обливаясь потом, если бы не случайный прохожий, проскользнувший  мимо  него на тонких, как у водомерки, ногах, и побежавший по одной из дорожек. Боясь упустить торопыгу из вида, Алекс с трудом сделал небольшой шаг, прорезая кисельный воздух. Потом — еще один. И так потихоньку двинулся следом.
Он уже готов был упасть на землю без сил, как вдруг понял, что стоит перед башней, острием упирающейся в низкое алюминиевое небо. Верхушка башни вдруг осветилась, темная фигура свесилась из окна, и мамин голос, похожий на далекое эхо, позвал его сверху. Задирая голову, Алекс щурил на свет глаза и тянул руки по направлению к голосу, будто хотел, чтобы мама, как в детстве, спасла его от напастей. Но башня, словно издеваясь, вдруг расколола небо и принялась расти, унося маму все выше и выше. И тут Алекс, единственный мужчина в семье, студент четвертого курса, будущий программист, позорно разрыдался.
Спустя неделю он столкнулся с Мямлей Берти у входа в университет. Тот, тщательно пережевывая собственные слова, спросил:
—  Друг, ну как тебе трип? Согласись, гашик отменный. У них лучшие спейс-кейки в городе.
—  Да, вполне удачный, — согласился вежливый Алекс. — Благодарю вас. — И узнав наконец причину своих несчастий, пошел деревянной походкой прочь.
—  …Придавило горничную. — услышал Алекс рядом с собой голос и обернулся. За соседний столик сели два голландца. Один из них что-то рассказывал свистящим шепотом, а второй пучил обрамленные белесыми ресницами глаза. — Прямо насмерть, представляешь?
Алекс потихоньку развернулся вслед за головой так, чтобы даже боковым зрением случайно не зацепить      «чертовы-а-может-все-таки-показалось».
Парни оказались прямо по курсу. Они, болтающие на родном языке, с бокалами пива, выглядели так мирно и по-домашнему, что ему захотелось немедленно спастись в их компании от кастрюльного ада. Правда, на секунду он заподозрил, что голова одного парня напоминает ту самую кастрюлю, и даже уши выглядели точь-в-точь как ручки, но, приглядевшись, он все-таки отмел это предположение. Подойти Алекс не решился, а лишь держался за парней взглядом, как утопающий — за утлое суденышко в бурном океане. И это стоило немалых усилий, поскольку организм, ослабленный алкоголем, норовил ускользнуть взглядом в сторону этих самых…
—   А откуда ты знаешь?  — спросил белесый парень.
— Да мне один мужик за завтраком сказал. Мы с ним на шведском столе разговорились. — Парень с головой-кастрюлей смачно хлебнул из бокала. — Прямо насмерть!
Алекс прислушался.
—  Жуть! — Альбинос потряс головой. — Слушай, а ты знаешь, что «Аякс» сегодня опять продул?
— Да ты что?!
И футбольная тема целиком поглотила их, мгновенно выплюнув на обочину происшествие с горничной. Алекс футбол не любил, столкновения и вопли казались ему чрезвычайно грубыми. И особенно неприятным было ощущение, что игроки, остервенело стуча по мячу, целятся все как будто в пах соперникам, а не в ворота.
Вскоре парни ушли, в баре  стало  пустовато. Алекс собрался с духом и посмотрел на лифты. Лифты как лифты. Он даже рассмеялся над собственной глупостью. Бармен поднял на него услужливые глаза. «Нет, нет, спасибо! Мне достаточно. — Алекс сунул непонятно как оказавшийся в руке телефон в карман и встал. — Счет, пожалуйста».
Он улегся на краешке кровати, сдвинув на другую сторону многочисленные подушки (как можно спать на этих пухлых гигантах!), а под голову свернул полотенце. Повозившись немного, замер, прислушиваясь, не идет ли сон. Тот не шел, и Алекс принялся мысленно складывать салфетки. Это был проверенный способ уснуть. Перед глазами возникли ловкие пальцы Бодвайна: «Смотри, вот так надо. Пополам. И еще раз пополам. А теперь загибаешь…»
Пятилетний Алекс едва дотягивается до стола и  почти  не  дышит,  наблюдая  за  быстрыми  движениями рук. «Пополам. И еще раз пополам…» Бодвайн, улыбаясь, вручает ему «веер». Они начинали с самого простого. Потом уже пошли «лягушка», «шатер для двоих», «рыбка». И следом самые сложные:  «артишок», «звезда», «песочные часы». И вверх мастерства — «шляпа кардинала».
Бодвайн был лучшим маминым официантом и знал сорок способов фигурного складывания салфеток. Его сбила машина, когда он с белой простой перекинутой через руку салфеткой перебегал улицу перед рестораном, чтобы отнести заказ.
Алекс давно не брал в руки салфетки, но по ночам они спасали его от бессонницы. На «королевской лилии» он потихоньку начал отлетать, но тут за дверью раздался сочный хлюп — словно кто-то опустил швабру в ведро с водой, а потом вытащил и беспардонно плюхнул на пол. Алекс открыл глаза и уставился в потолок: «Невероятно. Ночная уборка проходит все время за моей дверью. Неужели от меня столько грязи?» Он взял подушку и положил себе на голову. Но легкая, торчащая колом, она пропускала звуки — горничная ходила, скрипела тележкой и плескала водой. Алекс беспокойно вертелся, но делать замечание человеку, старательно выполняющему свою работу, он не мог. Тем более женщине, и, скорее всего, пожилой женщине. Он представил ее усталое лицо, руки во вздувшихся венах и решил, что завтра непременно спросит имя ночной горничной, чтобы оставить чаевые. «Что они там сегодня говорили? — вдруг вспомнил он парней в баре. — Какой-то трагический случай…» Но ничего не пришло на ум, кроме обрывочной фразы, к концу которой вагоном прицепился продувший «Аякс». Накрывшись одеялом  с  головой,  Алекс  покрепче  зажмурился и сосредоточился на «шляпе кардинала». Обычно «шляпа» действовала безотказно. Но тут за дверью уронили ведро, и оно с грохотом покатилось. Алекс встал, накинул халат. Заранее улыбнувшись, щелкнул  замком.
В коридоре никого не было. Он ступил на мягкий палас, дуновение ветра коснулось его лица, слабый гул в ногах, будто под землей прошел скорый поезд, и все стихло. «Странно. — Алекс покачался с мысков на пятки, но вибрации больше не почувствовал. — Что это было? И где же горничная?» Он оглянулся. Коридор был абсолютно пустым. «А, наверное, этажом выше!» — вдруг сообразил он и, успокоенный этой разумной мыслью, беззлобно погрозил пальцем, глядя в потолок.