Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Силлабо-тоника



Григорий МЕДВЕДЕВ



НЕ УПРЕКАТЬ НЕБЕСА



ТРОЯ

Веретена жужжат, тихо клацают спицы,
и Атропа разматывает свой клубок,
значит, Гектора смертный догонит Ахилл; от лисицы
не уйдет колобок.

Только этому каждый и учится: быть побежденным,
отступать и сдаваться и не упрекать небеса,
потом что мы здесь, в Илионе стоим осажденном,
а из-за горизонта идут и идут паруса.

Колобок ли ты, Гектор ли, все ж догадаться не сложно,
что куда б ни бежал и какой разговор ни завел,
будет встреча в конце, от которой уйти невозможно,
даже если ты прежде от волка с медведем ушел.

Приближается флот — все, чьи окна выходят на море
к ним приникли и думают: "ветер бы очень помог,
изменись он сейчас", и все чаще звучит в разговоре
"Нет из Трои дорог, нет из Трои дорог, нет дорог".

Все падут от коротких ахейских мечей с золотою
безобразной отделкой — отсюда никто не уйдет:
ибо не Менелай за Еленой, а время за нами на Трою
с полным списком пришло, и мы смотрим на парусный флот.

Становись Андромахой — зареванной, жалкой, брюхатой —
посмотри, как твой Гектор уходит, и вдруг в двух полетах копья,
еле видный отсель, замирает с чужой, виноватой
оглянувшись улыбкой назад — на тебя.



Треть

Треть за спиною. Как минимум, треть.
Что же сказать мне о ней? Что было не страшно,
было не страшно бы снова туда посмотреть, стыдно,
конечно, и грустно. Но это не важно.

Те же две трети, которые там впереди,
те, что оскалившись ждут и ощерясь,
те, что как зайцу волчара твердят: "погоди-погоди", —
те-то страшны! Погожу. Ведь не прыгнуть же через

них мне туда, где их нет, где нас нет, где уже
все досмотрел дописал, долюбил и растратил,
где и останется только бездомной душе,
глядя сюда внятно молвить: "не бойся, приятель".

Здравствуй, грядущее. Эй, посмотри, я готов!
Ну же, схарчи-ка попробуй — придусь по зубам ли?
Нечем отбиться мне. А погремушкой из слов
не одолею тебя, так хотя б позабавлю.



* * *

так мало в мире стало моего,
что не понадобился даже чемоданчик.
все больше трат, чем прибыли, все бо-
льше изыманья, чем отдачи.
душа подтыривает мелочишку впрок,
чтоб прокормить себя; дорожка воровская
в острог приводит, где она мотает срок,
на мушке живоглота-вертухая.
мытарится острожница-душа,
блажит и послабленья просит,
а бог на вышке садит с калаша:
припугивает — стайку пуль проносит

вблизи; и по девичьи ойкает она,
и прижимается к земле обледенелой:
"выходит я ему еще нужна,
раз до сих пор хожу живой и целой".

я вторю ей: чего там, поживу,
ведь это только для острастки стрельбы.
хлеб раскрошу и птичек позову,
пускай они клюют, а я смотрел бы.



* * *

Ветер, по-прежнему, норд
Срывает с деревьев наряд.
Тоска, как у смертных одр,
По крайности, одр без наяд,
Не за горами ноябрь.

Все рыбы ушли вглубь,
Все птицы ушли ввысь,
Только осенний люд
Не знает петь или выть,
Меж тем, запасая рубль.

То жаден народец и злющ,
То пьян и пускается в пляс…
На родине осень, туман и грязь.
Хлебнув крепкой мути из луж
Дремлет еловая глушь.
Дремлет и стольный град,
Исчезнув со всех карт,
Только вороний грай —
Злой и колючий "карк"
Пронзает холодный парк.

Весьма поэтичная грусть
И непоэтичный шарф
Нащупывают мой пульс.
Вечер забавен и пуст,
Как дружеский шарж.



ВЫСТРЕЛЫ ИЗ ЯБЛОНЕВОГО СТВОЛА

Короткий деревянный ствол
Простреливает воздух
Картечью кроны, дробью пчел
И запахом глубоких смол,
Крепчающим при звездах.

Стук паданцев ночной, и сток
Дождя по травам, ересь
Малины, вызревшей не в срок —
Все в радость старику, не целясь
Он нажимает на курок.

В саду туманно и тепло,
В светильнике засохло
Немало мотыльков — стекло
Их вовсе не уберегло,
Их не спасают стекла.

Лягушек слышно за версту,
Песнь их гортаней дряблых
Слоисто льется в темноту,
И переводит песню ту
Бог на язык цикад и яблок.



РОЖДЕСТВЕНСКОЕ

А.Л.

Рождество днесь и город в снегу,
Как икона в богатом окладе
И дыхания медленных губ,
Будто пар от оладий.
Я хочу задержаться здесь ради
Тебя, но, увы, не смогу.

В моих пальцах твоя рука
Обучает меня созвучьям
Безглагольного языка,
Чья грамматика нежная в лучшем
Случае нас обоих измучит,
Но, ах, до чего ж легка!

Ладан. Хор. Богомолок платки.
Я немного грущу. Впрочем, мне ли
Здесь грустить? Расширяясь, зрачки
Отражали свечу и темнели,
У тебя уже две недели
Они влажны и глубоки.

В эти снежные тихие дни,
Как японские куклы
Мы фарфоровы и бледны,
Истончены, бледны и безуглы,
Отчего ж твои губы припухлы
И моим векам сродни?



НОВОГОДНЕЕ ДЕРЕВО

Есть большие деревья, есть пни, есть уголь.
Если выдалась хвоя — поставят в угол.

Еле-еле еловая смерть настает, еле-еле,
А душистая вязкая кровь уж на теле, на теле.

В неподвижном лесу глубоко убаюканы корни
Не болят и пенек крутолобой землицею кормят.

Неразбавленным временем здесь наполняются ели,
Еле-еле елозит еловая смерть, еле-еле.

Смерть растет в вышину, а жизнь убывает по кругу,
Грампластинкой, что странно звучит и царапает руку.

Еле-еле еловая вязкая кровь точит ствол, еле-еле,
А пахучая прочная смерть прорастает, как дерево в теле.



ХОХОТ

Христос хохотал на кресте, коротая хронос,
Голгофа глодала лицо его оспою ос,
А над головой иудейская птица ворона с
Далеким гнездом и апостольским курсом зюйд-ост

Оттиснула крест в пластилине зрачка и пейзажа,
Христос хохотал: медоносный, лампадный ломоть
Крошили в постели святых и жевали — по — случаю — заживо,
И глиняным временем делалась хлебная плоть.

Над выжженным полем жужжат животворные пчелки,
В их сотовой оптике тесно пространству распро-
стираться, зато и различия между Христом и цветами нечетки,
Что к истине ближе, наверно. И жало остро.
Христос хохотал. Хохотали шмели и стрекозы,
Несметные мухи, кузнечики и комары,
Слепые щенки и котята, коровы и козы,
Рыб не было слышно, но всюду цвели пузыри.

Иуда сумел хохотать с веревкой на вые,
Христос хохотал, вступивши с гвоздями в союз.
Смерть попрана смехом. "У нас на дворе нулевые, —
Ответ детворы, — новой эры под знаком плюс".



* * *

Мне нечем говорить: уже наполовину
Язык, как наждаком, соленой речью стерт,
И времени резец — губитель хлипких хорд
Мне разгрызает пуповину.

У времени молочные резцы
И синенькие жилки на запястьях
Под тонкой бледной кожей, а в горсти
Немного теплой глины для запасца,

Чтобы замазать стрелки и лицу
Прибавить новых черт в последней ласке,
Которая сведет его к концу,
К законченности — к лику или маске.

И все прочней, все зорче, говорливей
Из-под ресниц моих проглядывает тот,
Чье имя острое, как будто остов рыбий
Кривит и медленно кровавит рот.

Мне нечем говорить, мне гибнуть неумело,
Катаясь в жарком рту, как ртуть, как леденец,
У времени зудит расшатанный резец,
Но выпадет не он. И нужно много мела.



* * *

Бог — переводчик вяза и язя,
Молвы смолы и оговорок почек,
Слов слив, опавших с ливнями в подстрочник
И слизней, ткущих вязь, скользя

По мокрым лавкам. Потому-то Бог —
Невидимый в обжитом окоеме —
И пишет нам ряды негромких строк
Землей и листьями, и птицами, что кроме

Них нечем говорить. Бог удалился в слог —
В кириллицу коры, в глаголицу подвижных
Письмен на ней, в жуков продольный ток,
В оживший вариант латунных литер книжных.

Нетороплива речь продолговатых глин,
А у реки во рту — комок согласных прочных.
Бог знает языки, и знает, что один
Язык на всех. Как общий позвоночник.