Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Штудии

 

Дина САДЫКОВА



«Три стихии»

 

Влияние и вклад в развитие российской поэзии А. Ахматовой и М. Цветаевой настолько значимы, что на фоне полноводных рек их творчества поэзия последующих женщин-поэтов кажется либо ответвлением той или иной реки, либо не столь значительным ручейком, какой бы талантливой ни была эта поэзия. Можно спорить с традицией, разрушая классические основы  методами ортодоксального постмодернизма, но гораздо сложнее, опираясь на традицию, заявить о своем неповторимом голосе. Признавая новаторство поэзии Веры Павловой, Илья Кукулин пишет: «Из традиции женской поэзии есть два выхода в поэзию единую и целостную. Оба они предполагают главное: переход от абстрактной точки зрения к личной, живой, движущейся. Первый — выйти из круга тем, привычно закрепленных за женской поэзией: любовь-морковь-ушел-пришел. Павлова развила второй выход: форсировать эти темы до крайности. По максимуму про любовь, про свое тело, про мужа. Выходом же это оказалось, потому что Павлова, при всей риторичности, очень конкретна. Не просто муж или любимый, но конкретный поэт и журналист. Не просто секс, но всякий раз разный, с ощущением точного своего места в космосе. Сексуальный акт задает не только место человека как одного из двух — "и стал свет / внутри живота" — но в космосе в целом. Такие стихи в идеале сообщают новое о человеке обоего пола».
В списке предшественников Вера Павлова особенно выделяет влияние на свое творчество лирики А. Ахматовой и М. Цветаевой,  подчеркивает неразрывную связь:

 

Воздух ноздрями пряла,
плотно клубок наматывала,
строк полотно ткала
                           Ахматова.

Легкие утяжелив,
их силками расставила
птичий встречать прилив
                         Цветаева.

Ради соитья лексем
в ласке русалкой плавала
и уплывала совсем
                             Павлова.

 

Творчество Веры Павловой рождается в слиянии двух стихий: прозрачная ясность ахматовского воздуха (фамилия поэтессы начинается как вдох: «Ах…») дополняется своевольной, бунтарской волной Цветаевой (имя Марина происходит от латинского «морская»). Необычны образы в этом стихотворении: давая тройной портрет, Павлова создает несвойственные для ее поэтики символические метафоры-аллюзии, включающие в себя характеристику творчества каждой поэтессы в созвучии с именем. Так, отмечая дар пророчества и мастерство плетения стихов из нити судьбы у Ахматовой, она рисует образ Ариадны через игру созвучиями: слог–мат —  в фамилии поэтессы перекликается с корнем слова «наматывала». Создавая образ Цветаевой, Вера Павлова подчеркивает стихийное чувство, усиленное звукописью и чеканным ритмом ее лирики («птичий прилив»), единство творчества и судьбы поэтессы, которая сама для себя расставила «силки».  Рисуя автопортрет, Павлова сравнивает свой поэтический метод с «соитьем лексем», то есть любовным соединением слов. Трансформация телесного жеста в слово — центральный сюжет поэзии Веры Павловой. Метафора поэтического творчества реализуется В. Павловой с подчеркнутой телесностью языка, в центре образной системы — физиология порождения текста, описание того, как телом рождается слово после соития. Из поэтов — женщин, последовательно придерживающихся гендерной стратегии с телесными практиками (М. Шкапская, Ю. Идлис,  Н. Ключарева и др.), к Вере Павловой в большей мере применим архетип К. Леви-Стросса «женщина, упившаяся медом»: «“Опьянение медом” — эквивалент безумного упоения словом: говорящая находит в языке необходимую ей сладость, которую она обнаруживает в течении слова как либидинальном и культурном лингвистическом процессе. Наслаждение речью, как и собирание меда, актуализирует оральные, то есть эротические коннотации как имплицитные элементы “наслаждения текстом”» (Розенхольм). Сплетение двух разных стихий, воздуха и воды, рождают мифическое  существо: русалку. В этом образе важен мотив ускользания как вечного и непредсказуемого движения жизни, что отражено в перекличке  —пвлв— в фамилии поэтессы с глаголом «уплывала совсем». При этом «русалка» Павловой свободна в своем плавании. Именно свобода в обращении со словом делает ее поэзию неповторимой.
Поэтический образ Веры Павловой часто сравнивают с образом «монахини и блудницы» из лирики Анны Ахматовой. Очень многое роднит поэтику В. Павловой с наследием Анны Андреевны. Лирика Павловой унаследовала от Ахматовой акмеистическую точность и емкость мысли, отточенность и лаконичность формы стиха, характерную значимость вещных подробностей, говорящих деталей  в передаче чувств и внутренних переживаний лирической героини. Через многие стихи Павловой сквозной нитью проходят аллюзии на раннее творчество Ахматовой, в частности, сборники стихов «Вечер» и «Четки». Особенно отчетливо звучит мотив расставания, хрупкости любви, предчувствия скорой разлуки в цикле «Не знаю, кто я, если не знаю, чья я»:

 

До свиданья, мой хороший!
Протрубили трубы.
Зеркало в твоей прихожей
поцелую в губы.
В щечку. И, боясь не пере-
жить минуту злую,
закрывающейся двери
ручку поцелую.

 

Здесь возникает аллюзия на стихотворение Анны Ахматовой «Песня последней встречи», где скрытый психологизм, передающий внутренний надлом и драматизм происходящего, воплощается через внешние детали (перчатка, ступени и т. д.). Лирическая героиня Веры Павловой пытается преодолеть душевное волнение мнимым спокойствием: «До свиданья, мой хороший!», «поцелую в губы. / В щечку…». Это чисто женская уловка вести себя так, будто ничего не произошло, пытаясь усыпить, обмануть боль. Но инверсия «закрывающейся двери/ ручку поцелую»  и разорванная фраза «не пере- / жить…» на ритмическом и синтаксическом уровнях выдают то же чувство смятения, что и в стихотворении Ахматовой: «Я на правую руку надела/ Перчатку с левой руки». Не случаен у Веры Павловой образ зеркала: в данном стихотворении оно, обладая способностью отражать, символизирует надежду на ответное чувство с одной стороны, и холод равнодушия с другой. У Ахматовой эту функцию выполняет образ дома, оглянувшись на который, героиня желает увидеть лицо возлюбленного, который, увы, не смотрит ей вслед: «Только в спальне горели свечи/ Равнодушно-желтым огнем».
Чаще всего обращения к Ахматовским текстам у В. Павловой имеют пародийно-иронический характер. Таково, например, знаменитое двустишие под названием «Подражание Ахматовой»:

 

И слово х.й на стенке лифта
перечитала восемь раз

 

Многие критики расценивают это стихотворение как эпатирующий жест, опошляющий величественный образ Анны Андреевны. Но суть его не столько в высмеивании торжественного стиля Ахматовой, сколько в стремлении вписать поэзию в современную действительность, далекую от возвышенных речей. С этой точки зрения показателен центон, составленный Верой Павловой из стихотворений Ахматовой, входящих в цикл «Тайны ремесла» («Мне ни к чему одические рати…»  и «Эпиграмма»).

 

Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.
                                         (Ахматова)

 

У Веры Павловой формула творчества сокращается до четверостишия:

 

Могла ли Биче, словно Дант, творить,
Как желтый одуванчик у забора?
Я научила женщин говорить.
Когда б вы знали, из какого сора.

 

В поэтическую формулу естественности и простоты, выведенную Ахматовой, Вера Павлова добавляет смеховой компонент. Именно смех, по мнению поэтессы, способен оживить поэзию, извлечь из «сора» обыденной жизни радость открытия, свежесть и непринужденность высказывания.  Смех в лирике Павловой не несет негативного оттенка, а равносилен творческой воле, сопоставимой с непосредственностью детского взгляда на мир; он не призван высмеивать что-либо, а, как правило, служит авторской самоиронии.
Вера Павлова восстает против фальши и неестественности, оторванной от реальной жизни «литературности». Нередко аллюзии и прецедентные феномены, отсылающие к лирике Ахматовой, символизируют не столько литературный штамп, сколько обманчивую ситуацию, неискренний, наигранный жест. Такова, например, реминисценция на стихотворение «Настоящую нежность не спутаешь…»:

 

Не взбегай так стремительно на крыльцо
моего дома сожженного.
Не смотри так внимательно мне в лицо,
ты же видишь — оно обнаженное.
Не бери меня за руки — этот стишок
и так отдает Ахматовой.
А лучше иди домой, хорошо?
Вали отсюда, уматывай!

 

Формулируя свое творческое кредо в поздней лирике, Вера Павлова   вступает в бескомпромиссную полемику с Анной Ахматовой, усиливая и без того узнаваемую реминисценцию несколько видоизмененным эпиграфом:

 

Отними и ребенка, и друга,
и таинственный песенный дар.
                                         А. А. А.

 

Отчизна: потерянный май
Измайлова или Е-бурга…
А песенный дар — отнимай
В обмен на ребенка от друга.

 

Очевидно, что здесь в качестве эпиграфа Вера Павлова сознательно использует неточную цитату, словно приводит ее по памяти. В оригинале стихотворение звучит так:

 

Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар —
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.
                                                  (Ахматова)

 

Эта неточность рождает ощущение внутреннего диалога поэтессы  с Ахматовой и предвосхищает следующее за этим стихотворением двустишие, напоминающее реплику из диалога, также отсылающую нас к творчеству Анны Ахматовой:

 

А, поняла! должна быть глуповата
Одна великолепная цитата.

 

В обоих случаях В. Павлова обращается к приему реминисценции с целью самоопределения и выявления своего творческого кредо на фоне литературной традиции. Предпочтение не жертвы, а радости жизни не характерно для русской лирики. Личная жизнь и судьба Анны Ахматовой резонировали с роковым временем истории; сознавая себя свидетелем и голосом великой истории, она была готова на любые жертвы во имя правды. «Молитва» Ахматовой обращена к Богу в драматичный момент I Мировой войны (на руках маленький сын, а муж был на войне), время написания стихотворения, как указано самой поэтессой, — День сошествия Святого Духа на учеников Христа, что придает особую весомость каждому сказанному слову. В стихах Ахматовой звучит стоическое мужество перед пророческим предчувствием большой беды и готовность принять этот крест во имя Родины. В стихотворении Веры Павловой звучит мотив прощания с Родиной, которая для поэтессы — потерянный рай. Настоящий рай и «родина» (у Павловой с маленькой буквы) заключены в слове «родной» по отношению к любимым людям:

 

Где моя родина? —
возле родинки
у левой твоей ключицы.
Если переместится родинка —
родина переместится.

 

Лирика Павловой лишена патриотического пафоса, если и есть какое-то чувство к Родине, то, скорее, разочарование:

 

Принимая удар как награду,
принимая награду как груз,
я ищу предпоследнюю правду,
потому что последней боюсь.
Только тают последние силы,
только не с чем сверить ответ.
Вот у Рильке была Россия.
У меня и этого нет.

 

Отказавшись от абстрактной роли спасительницы мира, лирическая героиня Павловой делает выбор в пользу личного счастья и счастья близких людей. По мнению поэтессы, ее творчество оправдано только в свете призвания матери, жены и возлюбленной. Лирическая героиня живет в своем «внутреннем» времени, в замкнутом мире личной, семейной жизни. Исторические реалии, политика, социальные и мировые конфликты остаются за кадром, поэтесса сознательно удаляет из своего дискурса человеческие мерзости, трагедии. Все, что угрожает жизни, миру и гармонии, отсекается Павловой, практически  не проникает в ее творчество. Поэтесса как бы противопоставляет дисгармонии окружающего мира мир частной жизни, свой «приватный рай».  Поэзия Веры Павловой — это своего рода «интимный дневник», имеющий витальную, жизнеутверждающую и жизнесозидающую направленность. Частная жизнь поэтессы переносится в поэзию со всеми ее подробностями, а  лирическое «Я» отождествляется с «Я» реальным.
Сила субъективного начала роднит лирику Веры Павловой с творчеством Марины Цветаевой. Одна из ярких особенностей цветаевской лирики — в ее сопряженности с жизненным контекстом, в стремлении к предельной искренности, автобиографичности поэзии наследуется Павловой вместе с бескомпромиссностью и смелостью речевого выражения. Формально многие языковые эксперименты Павловой восходят к поэтическим находкам Марины Цветаевой: эллипсы, стиховые переносы, обилие различного типа параллелизмов, виртуозная игра с семантическим потенциалом омонимии и паронимии слова и т. д. Эмоциональная насыщенность цветаевского синтаксиса (частые обращения, вопросы, побудительные предложения, диалог или полемика с «чужим» сознанием), обусловленная значительной ролью адресата,  угадывается во многих стихотворениях Павловой. Речь лирической героини Павловой обращена к физически близкому человеку: любовнику, мужу и т. п. Отсюда почти телесный контакт с адресатом, обнажение крайне интимных тем, отсутствие интеллектуальной игры с читателем. В своем поэтическом дискурсе Вера Павлова использует методы прямого речевого воздействия, нередко прибегая к приемам шокового эффекта (ненормативная лексика, откровенно сексуальные темы и т. д.). Предельное обнажение чувств лирической героини Цветаевой трансформируется в лирике Павловой в физическое обнажение, зачастую шокирующую откровенность телесных проявлений, что выделяет ее поэзию на фоне предшественников. Ведущую роль в обыгрывании той или иной темы в творчестве В. Павловой является репрезентация женского биологического, физиологического опыта. Так, например, в лирике Павловой реализуется мотив любви-неприятия к Родине, отсылающий нас к эмигрантской лирике Марины Цветаевой:

 

Лоб обреют — пойдешь отдавать свою,
лобок обреют — пойдешь отдавать чужую
жизнь. Родина-матка, тебе пою,
а сама партизански с тобой воюю,
ибо знаю: сыну обреют лоб.
Ибо знаю: дочке лобок обреют.
Чайной ложкой лоно твое скреб
Ирод. Роди Ирода. И Назорея.

 

Параллель милитаристическое — гинекологическое построена по принципу выявления сходного в различном. Физиологическая метафора «родина–матка» служит усилению мотива жертвенности, приравнивая частное, глубоко интимное переживание к историческому, судьбоносному. Интонация материнского пророчества В. Павловой созвучна пророчествам Сивиллы в стихотворении М. Цветаевой «Сивилла — ребенку…», в финале обоих стихотворений звучит надежда на высший смысл жертвенности — последующего воскрешения.
В отличие от Марины Цветаевой, Павлова не выстраивает оппозицию: поэт и толпа, не стремится к романтическому противопоставлению быта и бытия, идеального и земного. Поэзии Павловой не свойственен цветаевский трагизм мировосприятия. Напротив, творчество и жизненный опыт в лирике Павловой связаны напрямую, и цель поэзии в том, чтобы одухотворять, наполнять высшим смыслом самые обыденные и неприглядные проявления человеческого бытия:

 

Творить? Ну что ты! — Створаживать
подкисшее житие,
житуху облагораживать,
чтоб легче было ее
любить. И любить ее, жирную,
как желтый пасхальный творог…
А ты мне про тайны надмирные,
а ты мне — восстань, пророк!..»

 

Здесь звучит аллюзия на Цветаевское «Все перемелется, будет мукой!», но конфликт творчества и быта решается иначе: финал стихотворения отсылает нас к произведению Пушкина. Реминисценция на стихотворение «Пророк» возникает неожиданно, продолжая традицию Цветаевской «пушкинианы». Фамильярное обращение «а ты мне», усиленное рифмой «творог / пророк», дерзко контрастирует с пушкинской профетической патетикой,  поэт обретает роль собеседника, близкого друга. Данный прием служит не снижению роли поэта, а заключает в себе основную концепцию лирики Павловой:  стремление обнаружить и обнажить связь между обыденной жизнью и творчеством, бытом и бытием, не отделяя одно от другого.
Поэтесса выстраивает диалог с предшественниками, подчеркивая присутствие творчества того или иного автора в реальной жизни. Такова специфика восприятия лирической героини: «все классики — одноклассники/ все мертвые — современники».  Акмеистический рационализм в лирике Павловой берет верх над эмоциональной составляющей ее творчества. Сознавая себя продолжателем ахматовской линии, поэтесса обращается к реминисценциям и аллюзиям на поэзию Ахматовой с целью выявить сходство и принципиальное различие своей лирической героини, подчеркнуть эволюцию традиций акмеизма в своем творчестве. Нередко творчество Анны Ахматовой переосмысляется В. Павловой в форме диалога, переходящего в полемику. Из лирики Марины Цветаевой поэтесса перенимает экспрессивный метод воздействия на читателя, а также ряд художественно-языковых средств, не давая прямых отсылок к творчеству поэтессы.
Вариации на темы предшественников Вера Павлова обыгрывает в своей технике и стилистике остроумно, иронично,  придавая традиционным темам и образам современное звучание. При этом она не стремится развенчать поэтический идеал, как многие поэты-постмодернисты, а придает ему жизненную ситуативность, делая поэтическое высказывание частью простой обыденной жизни.  В какой-то мере рациональный подход к творчеству, стремление поэтессы быть понятой широким кругом читателей лишает поэзию Павловой таинственности и сакрального смысла. Но тем не менее ее творчество выделяется на фоне традиции, и Веру Павлову можно смело назвать классиком современности.



Дина Садыкова — поэт, филолог, переводчик, художник. Родилась в 1986 году в Казани. Публиковалась в ряде казанских альманахов поэзии, сборнике стихотворений «Современники» (Москва), в журналах «Дети Ра», «Идель», «Казань», «День и Ночь», «Аргамак», в альманахе «Золотая строфа», в антологии русской поэзии Казани «Как время катится в Казани золотое…», в книгах «Современная татарская поэзия», «Из века в век. Татарская поэзия» — как переводчик. Лауреат VIII республиканского фестиваля поэзии и авторской песни «Галактика любви», дипломант VII Пушкинского фестиваля искусств «С веком наравне», номинант премии имени Виктора Астафьева 2007 года, победительница республиканского конкурса «Поэзия спорта» 2010 года. Автор двух поэтических сборников: «Море внутри» (2007), «Маленькая тайна» (2012). Член русской секции Союза писателей РТ. Член Союза писателей XXI века.