Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Поэзия союза писателей XXI века на карте генеральной


Владимир АЛЕЙНИКОВ



ИМЯ ВРЕМЕНИ
 
ВЕСТЬ ИЗ ПРОЖИТЫХ ЛЕТ

...Весть была — о Тавриде. О Крыме.
Весть — оттуда, из прожитых лет,
Ставших с возрастом впрямь дорогими,
Из которых —  дыханье и свет —
Над судьбой, над словами благими,
Над пространством в серебряном дыме.
Имя времени. Сны ли о Крыме?
Явь ли с правью? — Лишь ветер в ответ.

— Вот оно, вот, начинается.
Начинается — и звучит.
Возвращается — и живет.
Возвращается, исподволь движется.
Ближе, ближе. Уже вплотную.
Обращаясь — небось, ко мне.
Возвышаясь — и расстилаясь.
Разворачиваясь, лучась.
Продолжаясь, — все дальше и дальше.
В глубь цветущую, в гущу сквозную.
Вниз — и ввысь. И опять: вниз — и ввысь.
Растворяясь в мареве. Тая.
Проявляясь — рядом. Вблизи.
Так, что ближе уже нельзя.
Разветвляясь и умножаясь.
Провожая — чтоб встретить вновь.
И встречая — чтоб не расстаться.

Что за диво? Богиня Дева.
Царство света. Страна тепла.
Тавры, скифы, сарматы, готы.
Киммерийцы. Ну кто — еще?
Все здесь жили — и все здесь пели.
Все — оставить свой след успели.
Что за имя, скажи, у моря?
Помнишь — Русским оно звалось?
Все осталось, как есть. Все — живо.
Все привады и все порывы.
Здравствуй, Дева! Твое ли диво?
Ну, теперь-то уж — началось!

Южный берег. Понизу — роскошь.
Всюду — щедрость. С избытком даже.
Где амброзия? Черпай ложкой!
Дрожь проймет на пороге блажи.
Дождь пройдет — и цветы встряхнутся.
Оживут и засвищут птицы.
Все ушедшие встарь — вернутся.
И откроются все границы.

Растений — везде — сплетения.
Теней — вокруг — нарастание.
Средостений — вмиг — возрастание.
Зелени — вдруг — прорастание.
Из почвы — сквозь синеву.
Из синевы — сквозь время.
Во сне ли? Нет, наяву.
Сквозь явь. За семенем семя.

Дикое, вечнозеленое,
Вихрем страстей опаленное,
Грозное, неутоленное
Буйство. Извечное действо.

Геройство — считай, мифическое.
Беспокойство. Свойство — лирическое,
А может быть, и космическое —
Жить, вопреки злодейству.

Торжество зеленого цвета.
Вполне вероятно — блаженство.
Шаг всего лишь — до совершенства.
Почему бы, скажите, и нет?

Волшебство. Цыганщина. Воля.
С песней таборной. То ли доля,
То ли боль. Диезы, бемоли.
Звукоряд. Вопрос и ответ.

Оттенков перетеканье,
Друг в дружку, словно в считалке.
Перекличка тонов, а за ними —
Всех возможных полутонов.

Игра повальная — в жмурки?
Чьи там видны фигурки?
Декорации — для миракля?
Он — доселе — и стар, и нов.

Иглица. Иглы сестрица?
Вязальная тонная спица?
Вздрогнувшая ресница?
По-татарски — сич-аутекен.

Инъекции соков и запахов —
Куда-то во вздутую вену
Расплескавшегося прибоя,
Куда-то в артерию сонную
Разомлевшего побережья,
В пульсирующую, внизу,
И вверху, и от глаз ускользающую,
Смутно-синюю жилку шоссе.

Земляничное дерево. Или —
Вспоминаем — кизил-агач.
Земляничным полянам — лукавый,
По-восточному, томный прищур
От ветвящихся тезок, — и только.
На открытках и снимках — наискось —
Каллиграфически четким,
Школьным, знакомым почерком,
Надпись: Привет из Крыма!

Критский ладанник. Надо же — критский!
Афродите — крымский поклон.
В пояс. Вдруг да возникнет — из пены.
И не критской вовсе, но — крымской.

Черт от ладана встарь — убегал.
Помогла, видать, поговорка.
То-то было монастырей
И церквей — в оны годы — по склонам,
На плато, на скалах, в пещерах,
На высоких мысах над морем,
Наверху, в недоступных местах!
И на тех же местах — еще раньше —
То-то было древних святилищ!

А потом, втихаря, чертовщина
Развелась — и стала напастью.
Знать, была на это причина.
Черт — он дружен с бесовской властью.

От напасти до власти — шаг.
А от власти до вести — миг.
Сколько видано было — благ!
Сколько читано было — книг!
Сколько пройдено было — зол!
Сколько дадено было — сил!
То-то встал на заре — и шел.
Сколько найдено — рудных жил!
Кожей чувствуешь: здесь причал.
Кораблями заполнен порт.
Связью давнею — всех начал.
Кровью жаркой — из всех аорт.
Кто тебя провожал, скажи?
Кто встречал тебя — и когда?
Где вчерашние рубежи?
Где сегодняшняя звезда?
Здесь найдешь ее — сам, потом.
Здесь приют обретешь и кров.
И стоишь ты с открытым ртом.
И не надобно лишних слов.

Как же здесь, посреди красот,
Что встают на пути повсюду,
Не смутиться? И что спасет,
В этом случае? Только чудо.
Не тушуйся! Чудес — не счесть.
И любое — помочь готово.
Но такое меж ними есть,
Что сердечного жаждет зова.
Гумилёва спроси. Он — знал,
Что за этим грядет призывом.
Если шел и кого-то звал —
Будь отважным и стань счастливым.

Разобраться бы — что к чему.
Что с душой? И цело ли тело?
Что замечу? И что пойму?
Изумлению нет предела.

Да к тому же еще — соблазны.
Что ни шаг — сплошные кулисы.
Плющ, растущий лавинообразно.
Вертикалями — кипарисы.

Лавры. Ими округа увенчана.
Мавры с пляжей, ищите женщину!
С танцплощадки — песня: «Рамона!..»
Меж танцующих — Дездемона.
То гитары, то кастаньеты.
Заждалась Ромео — Джульетта.
Все для Золушки — принц ли, фея ли.
Ну а лилия — для Офелии.

Для Феллини — Джульетта Мазина.
Музе, Ангелу — роз корзина.
Крымских роз. Таврических роз.
Гроздья к ним — с виноградных лоз.
Грозы к ним — и обратно к нам:
Видно, знают — по именам.

Флейта. Скрипка. С тропы — гурьба.
И — серебряная труба.
Две гитары. Тромбон. Саксофон.
И — трофейный аккордеон.

Карнавал? Или — просто так?
Звук в пространстве. Времени знак.
Символ веры? Молодость? Юг?
Лавры, лавры. Лавры вокруг.

Брег Таврический.
Благ — не зря.
Круг магический.
Брезг. Заря.

Лавровые деревья.
Лавровые кусты.
В детство ль не впасть? Кочевья.
Пропасти и мосты.

За стеклами очков,
За взмахами ресничными —
Встает сейтум агач,
Дерево масличное.

Надписью лапидарною,
Чтоб число позабыть календарное
И не вспомнить его, хоть плачь, —
Дерево скипидарное —
Тарак, саккис-агач.

И, конечно, жасмин.
Жасмин, из полутьмы, из темноты,
Из всяких закутков, порой — из мрака,
Порой — стеной пахучей, вдоль аллей,
Мерцающий воздушными цветами,
Дымящийся, туманящийся, пряный,
Томительный, волнующий, в слезах,
В дожде, в росе, к себе привороживший —
Да так давно, что, кажется, всегда
Над сердцем были властны эти чары —
И ночь цвела, и прямо с пылу, с жару
Звала к себе прохладная вода.

Можжевельник — ардиш-агач.
Он стоек, живуч, можжевельник.
Иногда он — пустынник, отшельник.
А нередко — и вместе с такими же,
Как и сам он, живучими, стойкими,
Собратьями, зеленеющими
Под синими небесами,
Растет себе на приволье,
По склонам холмов, и в предгорьях,
И ниже растет, и выше, —
Везде, где ему хорошо.
В Чувашии мне говорили,
Что высоко, на вершине
Можжевельника, к небу поближе,
Любят орлы отдыхать.
Но в Крыму я такого не видел.
Возможно, еще увижу.
Люблю можжевельник. Люблю.
Отец мой в былые годы
В своем саду криворожском
Посадил можжевельник — и он
Прижился, в рост устремился,
Окрепнул, — и вот зеленеет
Звенящей под ветром кроной,
И ягоды колокольцами
Позванивают на нем, —
И звон этот слышу я
В своем саду коктебельском,
Где, может быть, тоже однажды
И я посажу можжевельник,
Чтоб он прижился, окрепнул,
Разросся — и, зеленея,
Тихонько звенел под ветром —
И я об отце вспоминал.

Растений многообразие.
Многозвучие их названий.
Все здесь рядом. Ворота — в Азию.
И — в Европу. Не без оснований.
Север с югом. Запад с востоком.
Что ни шаг, то сплошное: где ты?
Смотрит Африка черным оком.
И в Америке песни спеты.

Авраамово дерево. Имя
Говорит само за себя.
Надо же! — Авраам.
Ветхозаветный вздох.
Воздух над ним — как выдох:
Эх! — отряхни, старина,
Древний библейский прах
С грустных ветвей! Не хочет.
Ствол его тверд, упрям.
Надо же! — Авраам.
Но в Крыму это дерево раньше
Называли — аргундее.

Сумах — сума. Что за сума, и чья,
Висела на тебе? Пастушья, может?
И — заманиха. Ну а ты кого к себе
Заманивала? Ну-ка, признавайся!
И — держи-дерево. А ты кого держало?
Другое имя у тебя — кара-текен.
А вот и чашковое дерево. Но вовсе
Нам не до чашек, если мы твое названье
Вдруг узнаем — и отступаем поскорее,
Подальше от тебя, шайтан-текен.

А ежевика, ежевика!
Такие заросли — и вдоль оград,
И где-то там, за огородами, в лесу,
Сцепленья лоз, — и ягоды темнеют —
И так идет им их названье — бурульчен! —
Вот бурульчен — и все тут, не бирюльки, —
Срываешь, пробуешь — поспела ежевика!

Шиповник. Что за имя! — ит-бурун.
И тут же, второю, другое — кирниче.
Шурум-бурум, сорвавшийся со струн.
С отметиной кровавой на плече.
Дворец колючий. Зарослей орда.
Багряные походные шатры.
В котлах кипящих вязкая бурда.
Кочевий не погасшие костры.

А травы! Каперсы — длиннющими плетьми —
Привычно укрепившись, распластавшись, —
Все под уклон да под уклон, — чтоб озадачить
Нежданным именем своим: шайтан-арбус!
И — молочай. Ни молока, ни чаю.
Но вот растет себе под солнышком, как есть.
А тут еще и невидаль! Представьте,
Бывают — бешеные огурцы.
Они — стреляют, и довольно громко.
Наступишь на него — и вдруг: бабах!
Людей пугают. С непривычки можно
И растеряться, хоть потом соображаешь:
Да это же растение такое!
Всего-то навсего. А все-таки — стреляют
Огурчики. Совсем с ума сошли!

Каскады дрока всюду. Он — испанский.
Но — крымским стал. Освоился. Привык.
Табак. Он тоже — крымский. С ним все ясно.
И виноград. Ну, с ним — ясней всего.

Все естество и таинство сплошное.
Земное племя. С песней — и трудом.
Все волшебство и празднество живое.
Прибрежный рай. В аду бесчасья — дом.



*   *   *

И вставало солнце с востока,
Прогревая все бухты, все скалы,
И растения, и всех нас, —
А потом, во второй половине
Дня, оно, тепла не теряя,
Заходило за жгуче-высокие,
Золотистые, в дреме, вершины
Уходящих на юг и на север,
На восток и на запад хребтов,
И прохладные, мягкие тени
Обволакивали весь берег, —
А потом, вечерами прозрачными,
В тихом, ясном, высоком небе,
Озаряя окрестности в августе,
Поднималась над морем луна.

И не просто идиллию видел я
В том, что нас окружало, но — сплав
Самых разных страстей и желаний,
И событий, которым еще
Предстоит где-то в будущем — сбыться,
И вглядеться не вправе мы в них,
Потому что живем — настоящим,
И горит наш прибрежный костер.

Коктебельские бухты — привада,
Для тогдашних, восторженных, нас,
Чародейство природы, мистерий
Назреванье, наитий оплот,
Утешенье — на долгие годы,
Приобщенье души к естеству,
Наших чаяний в мире начало,
Правь, с которой в родстве до сих пор.



___

Где мы были и что мы пели?
Нам, собравшимся в Коктебеле,
Там, на воле, где мы сумели
Суть покоя открыть в тиши,
Хорошо бы собраться снова
Там же, — благо, живое слово,
Как и прежде, для сердца ново
И спасительно для души.

Кто-то жив, а кого уж нету —
Набродившись по белу свету,
Все равно мы придем сюда
Отовсюду в юдоли нашей,
Круговою подъемля чашей
Мир, дарованный навсегда.



*   *   *

Тому, что сбудется — извечный дух и свет.
На том стою. Пред новой гранью. Слов и лет.
Земля ведическая. Жреческая вервь.
Порода певческая. Ивовая ветвь.



____

Потом, в пути, как сквозь магический кристалл,
Сквозь время двигаясь куда-то к новой грани
И кровность осени предчувствуя заране,
Сплетенья связей я в пространстве различал.

Московской осенью увидел я воочью
Свой путь сквозь век — и не до сна мне было ночью.
Московской ночью вновь к себе меня звала,
В окно влетев ко мне, из прошлого пчела.
Вновь этой осенью себя я ощутил —
В который раз уже! — своим — в кругу светил.

В Москве сентябрь не просто был для нас
Началом осени, но мира постиженьем,
Сближеньем радостным и лета продолженьем,
Круженьем лиственным, пространством без прикрас.
Тогда встречались мы и с тем, что всякий раз
Казалось близким нам, но было слишком дальним,
Чтоб разрушать своим присутствием печальным
Все то, что строилось, — еще не пробил час
Для всех вторжений вражеских — извне.
И день вставал — и радостен был мне.

В Москве сентябрь не просто был для нас
Началом осени, но — краткою свободой,
Порыву давнему неистовою одой,
Чей свет сквозь непогодь доселе не угас.



СЕВАСТОПОЛЬ И ХЕРСОНЕС

Город морской. Бухты.
Военные корабли.
По-гречески — город Славы.

Мы бродили по улицам, праздничным,
Нам казалось, прибрежным, гриновским,
Зурбаганским, пахнущим плещущимся
Где-то рядом, поблизости, морем,

Вдоль цветов, на балконах, на клумбах,
И в руках загорелых женских,
И в садах, и в парках, и в скверах,
Всюду, где бы тогда мы ни шли,

Вдоль деревьев, повсюду растущих
И шумящих резною листвою,
Тополей, воздушных акаций
И каштанов, под ветром свежим,

Вдоль прерывистой и непрерывной,
Синкопической, как и мелодии
Из окошек раскрытых, зелени,
Всех тонов и оттенков любых,

От легкой, чуть желтоватой,
Прозрачной, до изумрудной,
Густой, с отливом лиловым,
С налетом сквозных теней,

Вдоль светлых домов, построенных
Из инкерманского камня,
Со стенами, солнцем нагретыми,
Нарядных, стройных домов.



*

Берег, изрезанный длинными,
Глубоководными бухтами,
Притягивал нас к себе
Отовсюду, он звал к себе —
И на зов этот невозможно
Не откликнуться было нам, —
Он, единственный в мире, светлый,
Благородный, сухой, подтянутый
По-военному, говорил
На морском языке — пространства
И звучащего второй ему
Неизменно молодцеватого
И давно уж седого времени,
Говорил о том, что возможно
В единении двух стихий —
И морской, и воздушной, — чудо —
На земле каменистой — славы,
Чудо чести и чудо гордости,
Чудо радости и добра.



*

А над морем кричали чайки
И летали под синим небом.
И повсюду ходили люди,
Загорелые и красивые.
И листва шумела под ветром,
Прилетающим в город с моря.
И звучала из окон — музыка.
И светло здесь было — всегда.



*

А потом оказались мы
В Херсонесе, античном городе,
И бродили там по раскопкам
Среди стен городских, и башен,
И ворот, и руин античного —
Вот бы ожил он вдруг — театра,
И вздымались к небу колонны —
Беломраморные, конечно,
И порой прислонялся я к ним,
Да вот так и стоял, задумавшись,
Ощущая хребтом своим теплое,
Благодатное прикосновение
Всей распахнутой взгляду, выжившей,
Просветляющей старины.

Мы купались там — и вода
Тоже теплой была, прозрачной,
И соленой, сине-зеленой,
И мерцала под солнцем, плавилась,
И струилась, и легкими бликами
Рассыпалась, и вновь собиралась —
Не вдали, так хотя бы в горсти.
Мы снимались там вместе — на память.
И потом, через несколько лет,
Криворожской ненастной осенью,
В отчем доме, всегда спасительном,
В одиночестве затянувшемся,
Весь, как есть, в нахлынувшем творчестве,
Эти снимки я вспоминал.



*

Как ни радостно, как ни грустно,
Как ни горестно — так все и было.
Как ни больно, как ни привычно
Вспоминать мне — так все и есть.



ПАРИЖ В ДЕКАБРЕ
 
I

И то ведь сказать — Париж!
Лютеция. Стольный град.
Кораблик, над Сеной плывущий.
Готической розы шипы.
Виньетки и витражи.
Но прежде всего — стены.
От башни до башни звук
Доходит без всяких мук,
За светом пристроясь, вдруг
Срываясь, и — с уст? из рук? —
В лиловый врываясь круг,
Скрываясь внутри, но вот
Растерянно возвращаясь
И радуясь возвращенью
По-птичьи, — а там и сон
Придет из былых времен
И молча уйдет, чтоб нам
Вздыхать по нему, печалясь
О чем-то, что нам дано,
Как взгляд из глуши в окно, —
И все же привычней здесь
Молчать, воскрешая — образ,
Из множества ощущений
Видение создавая,
И все-таки лучше — так,
Всегда для души спокойней —
Быть в яви своей таким,
Как есть, собою самим,
Чем в мареве растворяться,
Достойней намного — жить
По прави, как предки наши,
Чем, с навью играя в прятки,
Терять естество свое, —
О нет, не для нас все это! —
Пусть все же Париж хорош —
И был я в мираж сей вхож.



II

Но вернемся в Париж. Пора уж.
Я еще расскажу о Париже.
Я еще расскажу о Париже.
Я скажу о нем слово свое.
В этой книге, в других ли книгах, —
Он возникнет, живой и древний,
Влажный трепетный, нежный, гневный,
Ежедневный, вечный, чужой,
Чуть хмельной, но все больше — трезвый
И практичный, и деловитый,
Предрождественский, предрассветный,
Предзакатный, чудной, ночной,
На разломе веков, на стыке,
Двух эпох, двух тысячелетий,
Дух бунтарский, гнездо свободы,
Притягательный, шарм, шарман,
Се ля ви и шерше ля фам,
Шансонье, фантом, балаган,
Цирковой, роковой, жестокий,
Блесткий, верткий, крутой, широкий,
Круговой, словно горсть — вразброс,
Плеск воды и холма откос,
Птичий щебет, оград узор,
Зазеркалье, мираж, надзор,
Озаренье, сезон в аду,
Снег сквозь солнце, лоза в саду,
В декабре-то — ну впрямь весна,
Звук и призвук, отзвук, стена,
Замок, призрак, тополь, каштан,
Фортепьянный раскат, обман,
Крик в тумане, призыв, завет,
Оклик робкий, нежданный свет,
Путь сквозь время, блаженный зов,
Образ, кров, пробужденье слов...



III

...Фаска. Лезвие. Кромка. Грань.
Синеватый, жемчужный, лиловый, —
Сон ли, город ли, старый и новый? —
Взгляд с прищуром в такую рань,
Что звезда еще дышит рядом, —
И восходит заря над садом, —
И над морем протяжный свет,
Словно весть из минувших лет,
Доносясь, разливаясь шире,
Станет песнью благою в мире
Обо всем, чем душа жива.
Край столетия. Птица Сва.



ГДЕ ВСЯ ОДЕССА
 
I

Сюда, где вся Одесса на виду
Иль на людях — пока еще не знаю —
Негаданнее, стало быть, приду —
А ныне говорю, припоминая,

Чтоб выплеснулись всласть, как никогда,
Листвою воспаленною увиты,
Трамваев беспокойная езда
И обнятые полуднями плиты.

И прелести немеркнущий намек
Оттуда, где Левант изнемогает,
Разнежился и словно занемог,
Но исподволь томит и помогает.

И воздух, укрупняющий черты,
В завидной невесомости сохранен,
И некогда расспрашивать цветы —
Их перечень заведомо пространен.

Так мягко надвигаются дожди,
Что поступью красавицы осенней
Биение, возникшее в груди,
Мелодии верней и совершенней.

Столь много зародилось не вчера
Попыток отрешенья и порыва,
Что моря безмятежная игра
Очерчена изгибами залива.

Хождения по мукам не видать —
Найди его, приметы разглашая, —
Ведь будущему проще помогать,
Хождение по крышам разрешая.

И что тебе раздумия судьба,
Когда не донимают из туманов
Акаций средьсентябрьская резьба
И целая колония платанов.

И что за безнаказанный каприз
Помог неописуемо нарушить
Лепнины сплин, осыпавшийся вниз,
И помыслы досужие на суше?

Теперь я вопрошаю у тебя,
Раскаянья раба и упованья, —
Куда ты подевала, разлюбя,
Авзонии одно воспоминанье?

Не слышала ль, кого я навестил,
Где подняли наполненные чаши —
И кто меня и принял, и простил?
Ужо тебе, кормилица-мамаша!

Постигну ли когда-нибудь с утра
Торжественнее благовеста ветры
И это воплощение добра
Под флагами Гермеса и Деметры?

Так трогательно вышептаны ртом
Ограды, как привет из океанов,
Фронтон, балкон — и скошенный притом,
И странная традиция Фонтанов!

Но что же безвозвратное внесу
Из молодости, горькой и чудесной,
Сюда, где вся Одесса на весу,
Как чайка одинокая над песней?



II

Где трамвай, отзвенев, промелькнет
Переимчивым вестником зноя,
Подивившись летам напролет,
Повстречаюсь я с вашей четою.

И тогда-то воскреснет пора,
Где, слова сопоставив с листвою,
На знакомом пространстве двора
Наболевшую радость не скрою.

Что сказать вам? — я вновь не один —
Здесь и город, и степь невредимы,
И не в них ли значенье картин,
Что с природой давно воедино?

Где меж южных ветров рождены
Для служения правде, к тому же,
Ястребиное око жены
И печаль несравнимая мужа.

Что за взлет колыбели степной
Умещается в комнатах этих,
Где и море почти за стеной,
И часы проведешь, не заметив?

И откуда в них столько тепла,
Ненавязчивой сути без масок?
Украина затем и мила,
Что сама — объяснение красок.

И поэтому нам по пути,
Хоть скитанья в былом разлучали, —
Только вырос я рядом почти,
Те же звезды увидел вначале.

Потому и живем не во мгле,
Чье обличье изведали сами,
Ради песен на этой земле
Перед встречей с ее небесами.



III

Быть может, в осени степной,
Широкой осени приморской,
Есть дух людской и толк иной,
Где пепел битв насыпан горсткой.

Как шорох лет, шероховат
Летучей мыши взмах бесшумный —
И разве в этом виноват
Навет фантазии бездумной?

Где каждый промах был как нож,
Кого ты ждешь? чего желаешь?
Не потому ль туда ты вхож,
Откуда выхода не знаешь?

Пусть азиатские черты
Присущи людям и растеньям —
Но к ним присматривался ты,
Подвержен частым огорченьям.

И вспомним, если помолчим,
И укротим не потому ли
Перенасыщенность причин,
Кошмары полночи в июле.

Но что же чудится подчас
В бесплотной ткани сновиденья,
Куда подруга пробралась
Почти оправданною тенью?

Затем ли, чтобы возвратить
И горя глубь, и моря охрипь,
Иль с тем, чтоб напрочь запретить
Ненастье скрыть и степи охрить?

Утехи в будущем щадя,
Мелькнешь, как луч в оконной раме,
Где пьют обещанность дождя
Сады Одессы над буграми.



КИЕВСКИЕ КВАРТИРЫ

Киевские квартиры!
как ни темно подчас
точно за честь мундира
я постою за вас

ах промахнулось лето —
вот и хожу в пальто —
месяц приткнулся где-то
как савойяр Ватто

что ж! на житье не сетуй —
что тосковать из мглы?
где ни броди по свету
всюду снега белы

ты-то ужо послушай
хватит тебе роптать —
ну-ка рожок пастуший
выберу я опять

уговоримся с риском?
все это брат не то —
на берегу неблизком
небо не обжито

сахаром белым колот
крыш набежавших вид
замерший где-то холод
рядом со мной стоит

все бы ему стараться
рыскать в развязках драм —
как ни грешно скрываться
это на пользу нам

как ни запретна тема
слишком цела слеза —
и замолкаем все мы
как ни закрыть глаза

даже платить по счету
надо уйдя в бега
чтобы очистить что-то
может быть и снега

образ еще не создан —
так протяни потом
незаходящим звездам
ковшик воды со льдом

перемениться в лике
не мудрено сейчас —
к Самофракийской Нике
тянет теченье нас

к пологу и порогу —
негу не преступай —
к звездному каталогу
путь позабыл Китай

помнишь и ты конечно
где заскользит стезя —
и существует нечто
что позабыть нельзя

что же! увижу реже
даже гляжу смирясь —
вешнего снега вежа
падает накренясь

и добываем брашно
во поле чистом лет
и никому не страшно
и огражденья нет

все для меня едино
в этом кругу даров —
может придет година
лучшему из миров?

и отогреет руки
зимнее забытье —
паволокой разлуки
проволоку ее

вздрагивай раменами
не прозябай сквозь ум
новыми временами
принятый наобум

разве не столь забвенны
свечи высоких цен
где предлагают вено
за воздвиженье стен?

и вожделеет ржаво
к желтым запястьям уз
скипетра и державы
дружественный союз

где разглядишь злодейство?
чем укоришь? — стерпи
свойства эпикурейства
марево ли в степи

розно грозя воздремлют
ввергнуты в глубь основ
те кто еще приемлют
единогласье снов

звон колокольный боли
так и плывет к словам —
коли светло на воле
зван добровольно к вам

что за хвалу вам числа
скоро воздам в делах?
не растеряли смысла
зодии в зеркалах

если порыв живые
токи возьмет из льгот
розами Пиерии
будет украшен год

выйди же Киферея —
кто тебе здесь не рад! —
не укоряют рея
взорами Бореад

подлинного напева
не ублажают стон
пламенниками слева
чисельниками в тон

истина днесь искома —
мир тебе спящий град!
драмы надрывной дрема
пройдена наугад

и удивляя повесть
тает во тьме окон
Негретос Гипнос — то есть
непробудимый сон

и не ищи за шторой
там где стекло дрожит
бисерницу в которой
что-то давно лежит

вышедшая небога
встретится на ветрах
Аппиева дорога
или Чумацкий шлях

так не забудь напомнить
ты Мнемозина мне
то что пора восполнить
и возвратить вдвойне.



ФЕОДОСИЯ

Богом дарованный город!
Где ты открылась? кому? —
Там, где захлестывал холод,
Еле вглядишься во тьму.

Там из узоров оконных
Еле видны вдалеке
Пастбища запахов сонных
Или следы на песке.

Там различаю невольно
И постигаю вполне,
Как широко и привольно
Ты прикоснулась к волне.

Что старина? — словно локоть —
Ну-ка опять дотянись, —
Только минувшее трогать
Мы наклоняемся вниз.

Там, в этой шахте догадок
И наслоеньях пластов,
Голос минувшего сладок
И отозваться готов.

Это смятенное эхо —
Словно разбуженный сад,
Где что ни шаг, то утеха,
Слога дремотного лад.

Если же голову вскинуть —
Может гордиться душа,
Что заповедные вина
Пили и мы из Ковша.

Льется ли звездный напиток
Прямо в сухие уста —
Соль застывает попыток,
Затвердевает, чиста.

Что ж! — запрокидывай лица
С болью чела от венца —
Мне ль пред тобой повиниться?
Ты — половина кольца.

Где же частица другая?
Созданы мы для зари —
Только, небес достигая,
В сердце чужих не бери.

Кто же кольцо воедино
Соединит навсегда?
Это — уже поединок,
Это еще не беда.

Так принесите же, Музы,
Хоть песнопенья мои
К берегу прежних иллюзий,
К мысу святого Ильи.



ЭТО — ЯЛТА

Свалка галечного гвалта —
Ну конечно, это Ялта!
Боже! Все же чудеса —
В оборотах колеса.

Ты меня усыновила —
Погоди, не семени,
Не совсем остановила —
Сине море, осени!

Не синеющий экзамен
Нынче выдержать пора,
А стареющий гекзаметр
Приурочить, как вчера.

Чаровницу примечая,
Что ты чувствуешь плечом,
Что ты чествуешь, прощая?
Не отказывай ни в чем.

Ни за что ведь не услышишь,
Что таится наизусть,
Разобщения превыше,
Шевеленьем темным уст.

Так-то бродим под навесом,
Озоруя фонарем,
Не с пиковым интересом,
А с толковым словарем.

Наершилась ноша наша,
Учинили ералаш,
Ничего не приукрашу,
Не захочешь — не отдашь.

То-то оторопь грешила,
Но теперь не торопи —
Из мерила в три аршина
Пироги себе лепи.

Чуть посвистывая вдосталь,
Я, наверно, расплескал
Приготовленные тосты
И отравленный бокал.

На прославленные склоны,
На невидимую суть
Дуновение муссона
Снизойдет когда-нибудь.

Не томи мне, море, душу,
Причитания храня, —
Никогда я не нарушу
Процветание огня.

Не грусти со мною вместе
В отдалении своем,
В мире мести да известий
Охраняя окоем.

Ведь не нами помыкают,
Да и я не виноват,
И никто не упрекает,
Что лохмат, чудаковат.

Корабли, ограды, гроты,
Лозы, льготы, поворот — —
И не я дарю щедроты,
А совсем наоборот.



Владимир Алейников — поэт, прозаик, переводчик, художник. Родился в 1946 году. Один из основателей и лидеров знаменитого содружества СМОГ. В советское время публиковался только в зарубежных изданиях. Переводил поэзию народов СССР. Стихи и проза на Родине стали печататься в период Перестройки. Публиковался в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Континент», «Огонек», «НЛО» и других, в различных антологиях и сборниках. Автор многих книг стихов и прозы. Лауреат премии имени Андрея Белого. Живет в Москве и Коктебеле.