Если от площади Пушкина идти по правой стороне Тверской вниз к Красной площади, то после здания Мэрии можно дойти до большой арки. Слева от арки надпись — Брюсов переулок. Войдя в арку и спускаясь по правой стороне переулка, доходишь до старинной церкви "Воскресение Словущего на Успенском вражке". Церковь старинная, ХVI века, напротив нее сквер с современными аляповатыми скульптурами, а дальше большое здание Министерства науки. Это здание было построено в 1975 году, а до этого здесь были небольшие домики московской городской усадьбы.
В двадцатые годы мой дядя Александр Иванович Габриэлян и его друг Эрванд Давидович Саркисов добились права на перестройку хозяйственного помещения в двухквартирный домик. Этот дом простоял более пятидесяти лет. Две квартиры сообщались через дверь, но ее скоро закрыли и завесили ковром, а потом задвинули большим платяным шкафом. Но если приложить ухо к косяку двери слева от шкафа, можно было услышать, что говорят у соседей.
В нашей части дома было три комнаты, одна большая и две маленькие, сообщающиеся с большой. Кроме того была большая кухня, подвал и чердак. Довоенную жизнь я помню отрывочно, всплывают в памяти какие-то картинки. Вот я сижу на кухне на сундуке, и мы с бабушкой Майрик играем в путешествие: едем по Военно-грузинской дороге мимо замка царицы Тамары. Вот я стою рядом с тетей Катей во дворе школы, где учится младшая из двоюродных сестер мамы — Ирина. Солнечный осенний день, деревья с золотыми листьями и тетя Катя в ярком, совсем летнем, каком-то желтом с рисунком из коричневых листиков костюме. К нам выходит высокий мужчина с бородкой и усами. Он улыбается и целует моей красавице тете Кате руку. Потом они долго разговаривают о каком-то экзамене, который должна сдавать Ирина.
Вот я стою на кухне и около меня медвежонок, настоящий, живой он лижет мне руки и лицо, его привез дядя Коля и его жена Ёлочка. Он родился в заповеднике Аскания Нова, где работают Ёлочкины родители. К сожалению, его отправили утром в зоопарк.
А вот праздничный ужин, все пробуют жаркое, приготовленное тетей Маней, и Майрик говорит, что оно слишком жидкое, надо было дольше тушить или меньше воды доливать, но все равно очень вкусно!
Помню — начало войны: все сидят около приемника с зеленым глазком и напряженно слушают голос, который говорит, что враг напал на нашу страну.
В начале войны мы уехали в эвакуацию в Куйбышев (Самару), к нашим родным. А вернулись весной в наш домик, и началась московская наша военная жизнь, в ней появились два очень важных человека: истопник Александр и Лев Францевич, который все умел. В подвале дома стоял паровой котел, который топили углем. Этим важным делом и заведовал истопник Александр — высокий красивый человек с седыми вислыми усами.
Однажды он пришел раньше обычного и сказал, что едет на свадьбу к племяннику и будет через два дня. Тетя Маня спросила, надо ли подкладывать уголь, но он заверил, что угля хватит, и в доме будет тепло. Когда он вернулся, тетя Маня спросила: "Ну, как? Как на свадьбе побыли, чем угощали?"
"Да известно что — картоха да сольцы!"
"Ну, сало, это хорошо", — сказала тетя Маня.
"Да не, сольцы!"
"Ну, я и говорю — сало!"
"Да, не сало, а сольцы!"
"Господи, Александр, тебя не поймешь, соль, значит?"
"Ну, да соль, ну, еще щти были!"
Так и повелось у нас, за столом говорили — передай-ка мне сольцы!
Кроме истопника Александра часто на пороге большой комнаты появлялся Лев Францевич, сухонький, в поношенном, но выглаженном пиджачке и галстуке. Он вежливо здоровался и спрашивал:
"Что чинить будем, наверное, машинка Зингера забарахлила?"
"Да, Лев Францевич, дорогой, что-то иголка не опускается, посмотрите, пожалуйста!"
Машинку ставили на стол, Лев Францевич одевал очки и склонялся над ней. Все исправив, он говорил: "Принимайте работу, Мария Александровна".
Все, конечно, было в порядке, и начиналось самое интересное. Льва Францевича угощали. Ему приносили на тарелочке два бутербродика с чем-нибудь солененьким и большую рюмку водки. Он всегда говорил: "Вот это спасибо!". И, стоя у выступа буфета, не спеша выпивал и долго закусывал. Еда была тогда предметом забот всей семьи, но мы еще жили лучше, чем другие, так как все имели рабочие карточки.
Жизнь изменилась, когда стали выдавать американскую помощь. Давали яичный порошок, смальц (сало, которое можно было мазать на хлеб), американскую колбасу в коробках, тушенку и сгущенное молоко. Помню, что, когда мне намазывали на хлеб смальц, я выходила во двор, и мы, усевшись на нашем крыльце, делили бритвой хлеб на всю нашу дворовую компанию, на шесть-восемь частей.
Война шла к концу, над Москвой гремели салюты. Мы бегали смотреть салют к зданию Моссовета (Мэрия).
Начали возвращаться с войны. В семье были потери, не вернулся мой двоюродный брат Гера, он был штурманом на истребителе, погиб в 1944 году. Умер мамин брат дядя Коля, простудившись на окопных работах в начале войны. Все это отражалось на настроении обитателей нашего маленького дома. Но все же война кончилась. Приехал из армии мой двоюродный брат Коля и мамин младший двоюродный брат Алексей. В начале лета 1945 года приехала мамина двоюродная сестра Алевтина со своим женихом Сашей Шелаевским — летчиком-испытателем. На столе появился коньяк с винного завода "Арарат". Дядя Саша был заслуженным виноделом, и мы с братом Серёжей иногда ходили с ним в подвалы с огромными бочками.
И вот теперь все сидели за столом, пили коньяк и виноградный сок, и Саша Шелаевский сказал: "А хорошо, что мы их победили! Хорошо!"
И все чокнулись. И звон бокалов означал новую послевоенную жизнь…