Силлабо-тоника
Сергей ИВКИН
ОТОЙТИ НА ПОЛШАГА
* * *
Евгению Туренко и Андрею Санникову
"да" говорю "говорю"
улыбаюсь глупо
то как живу не оправдывает
бумага
близких людей столько лет я
разглядывал в лупу
что до сих пор не могу
отойти на полшага
легче уехать с концами и щурясь
на солнце
не прикипать
не сгорать
не таять
близкие люди
не составляют социум
близкие люди
не превращаются в стаю
улыбаюсь глупо
то как живу не оправдывает
бумага
близких людей столько лет я
разглядывал в лупу
что до сих пор не могу
отойти на полшага
легче уехать с концами и щурясь
на солнце
не прикипать
не сгорать
не таять
близкие люди
не составляют социум
близкие люди
не превращаются в стаю
ПЕРМСКОЕ КЛАДБИЩЕ
оберни мое тело живой берестой
я согласен быть строчкою в песне твоей
хватит парка с летящей по ветру листвой
человеку из царства теней
хорошо что ты мне не рифмуй машинально
утратишь звучание тише
осень пермское кладбище здесь тишина
путь обратно чем дольше тем ближе
я согласен быть строчкою в песне твоей
хватит парка с летящей по ветру листвой
человеку из царства теней
хорошо что ты мне не рифмуй машинально
утратишь звучание тише
осень пермское кладбище здесь тишина
путь обратно чем дольше тем ближе
* * *
по камням светящимся впереди
сердце не заложенное кротам
возвращающее-вращающее в груди
(неразборчиво) что-то там
золотые Господи колокола
на корнях сплетенных над головой
опоздала душа моя проспала
и теперь по воздуху всей стопой
сердце не заложенное кротам
возвращающее-вращающее в груди
(неразборчиво) что-то там
золотые Господи колокола
на корнях сплетенных над головой
опоздала душа моя проспала
и теперь по воздуху всей стопой
ГЕОРГИЙ ИВАНОВ
каждый шаг отмечая потерей
плешеед ебанько небоскреб
зарешеченный веник артерий
жрет ворованный воздух взахлеб
жрет по жажде и платит по вере
у колючей неправды в дому
где стоит очевидцем в партере
на волошинском месте в Крыму
в небеса обращаясь с Николой
на своем гопоязе вась-вась
резидент поэтической школы
задыхается словно карась
обнаженная родина снится
где седой бородой Гумилёв
и финальная жизни страница
собутыльниц полуночный рев
плешеед ебанько небоскреб
зарешеченный веник артерий
жрет ворованный воздух взахлеб
жрет по жажде и платит по вере
у колючей неправды в дому
где стоит очевидцем в партере
на волошинском месте в Крыму
в небеса обращаясь с Николой
на своем гопоязе вась-вась
резидент поэтической школы
задыхается словно карась
обнаженная родина снится
где седой бородой Гумилёв
и финальная жизни страница
собутыльниц полуночный рев
* * *
над городом плывут левиафаны
на нитях остановлены машины
слепой ребенок ножницами шарит
ему пообещали элефанта
она пообещала быть инфантой
она пообещала среди женщин
пинать ногою и лететь нагою
над городом плывут аэростаты
и овцы объедают пальцы статуй
на нитях остановлены машины
слепой ребенок ножницами шарит
ему пообещали элефанта
она пообещала быть инфантой
она пообещала среди женщин
пинать ногою и лететь нагою
над городом плывут аэростаты
и овцы объедают пальцы статуй
КАССАНДРА
Страх приходил и говорил мне
— беги
Я отвечал (не оборачиваясь)
— изыди
Страх пришил мне 34 ноги
в виде детей и кредитов (оплачено) в виде
тех нелюбимых любимых которым усту-
паешь (и ладно) Они это выбрали сами.
Страх передвинул к постели (расправленной) стул
и (словно доктор) ладонью провел над глазами
— беги
Я отвечал (не оборачиваясь)
— изыди
Страх пришил мне 34 ноги
в виде детей и кредитов (оплачено) в виде
тех нелюбимых любимых которым усту-
паешь (и ладно) Они это выбрали сами.
Страх передвинул к постели (расправленной) стул
и (словно доктор) ладонью провел над глазами
* * *
Смотрит ампула плоти в январские ребра моста:
инженерные рельсы, собором осыпалось небо.
На ладонях моих пресноводная береста.
У Бориса и Глеба
прорастают в глазах голоса, золотые круги.
Вдосталь тянется праздник (рождественский?
преображенский?)
от медвежьих голов или до голубиных княгинь,
не мужских и не женских.
Я не ведал других (отворотных? червонных?) болот.
Подстаканник не слышит: когда растворяется сахар.
Невесомое тело в ладони одежды орет,
избавляясь от страха.
инженерные рельсы, собором осыпалось небо.
На ладонях моих пресноводная береста.
У Бориса и Глеба
прорастают в глазах голоса, золотые круги.
Вдосталь тянется праздник (рождественский?
преображенский?)
от медвежьих голов или до голубиных княгинь,
не мужских и не женских.
Я не ведал других (отворотных? червонных?) болот.
Подстаканник не слышит: когда растворяется сахар.
Невесомое тело в ладони одежды орет,
избавляясь от страха.
* * *
И рот открылся как рана.
Геннадий Жуков
Геннадий Жуков
врач вот в общем-то ни при чем
ну сорвался я в тесноте
он хорошим мог быть врачом
ДАУСЛОВИЯБЛЯТЬНЕТЕ
врач которого огорчил
обнаружил (вернувшийся от друзей)
что оставил во мне ключи
деревянный и буквой зэ
оглянулся в сортир-подъезд
вот баюкаю на руках
зарешеченный в край разрез
мне когда-то ненужный нах
ну сорвался я в тесноте
он хорошим мог быть врачом
ДАУСЛОВИЯБЛЯТЬНЕТЕ
врач которого огорчил
обнаружил (вернувшийся от друзей)
что оставил во мне ключи
деревянный и буквой зэ
оглянулся в сортир-подъезд
вот баюкаю на руках
зарешеченный в край разрез
мне когда-то ненужный нах
* * *
Андрею Санникову
ученик секьюрити восемь глаз
среди книжных полок постель и газ
становиться быдлом с утра и до
говорить себе (потому что дом)
открывать окно закрывать окно
папиросы "Бородино"
среди книжных полок постель и газ
становиться быдлом с утра и до
говорить себе (потому что дом)
открывать окно закрывать окно
папиросы "Бородино"
* * *
ночью с балкона удили леща
в лодке луны пировали с Ли Бо
мне безответно и где ты сейчас
слепой
парень на площади о нараспев
мокрою птицей молитву леплю
я выхожу на Центральный Проспект
июль
в лодке луны пировали с Ли Бо
мне безответно и где ты сейчас
слепой
парень на площади о нараспев
мокрою птицей молитву леплю
я выхожу на Центральный Проспект
июль
* * *
мы валуны одной величины
выкладываем в дерне облученном,
Архангелы, непрочные Чины
(медлительна походка заключенных)…
над нами просыпается рассвет
и никого нет в мире кроме Бога
и две собаки (и еще немного)
и три собаки спящие в листве
выкладываем в дерне облученном,
Архангелы, непрочные Чины
(медлительна походка заключенных)…
над нами просыпается рассвет
и никого нет в мире кроме Бога
и две собаки (и еще немного)
и три собаки спящие в листве
* * *
перепелиное дерево, где на спилах
лед проступает; небо в седых дельфинах;
пепельный город в белом окне пустого
(до горизонта почвы и пепла) слова;
белка, берущая с прошлой моей ладони
ягоды, спекшиеся в бидоне;
окоченевшие пальцы на бежевой флейте;
шесть одинаковых цифр в счастливом билете…
все остальное забудется. извините.
белое-белое солнце стоит в зените.
лед проступает; небо в седых дельфинах;
пепельный город в белом окне пустого
(до горизонта почвы и пепла) слова;
белка, берущая с прошлой моей ладони
ягоды, спекшиеся в бидоне;
окоченевшие пальцы на бежевой флейте;
шесть одинаковых цифр в счастливом билете…
все остальное забудется. извините.
белое-белое солнце стоит в зените.
* * *
Александру Петрушкину
это Филонов, и ты понимаешь, о чем я.
(нет, погоди соглашаться) но ты понимаешь:
ты поминаешь Филонова, но (понимаешь)
я говорю не о черном, но именно черном.
я не сказал: за Россию (и ты, россиянин?)
все мы мордва и цыгане, поляки, евреи,
мы говорим о Филонове, Саша, налей и
мы говорим о Филонове только по пьяни.
мы говорим. так Изварина... вспомни цитату:
Бог — Он хотел — по Извариной — чтоб говорили...
но, понимаешь, Филонова — мы говорили —
как футуризм языка получили в осадок.
эта алхимия времени не по рецепту:
плавим свинец, ковыряя на части патроны.
мы говорим — и над нами летают вороны.
только Филонов стоит одиноко по центру.
(нет, погоди соглашаться) но ты понимаешь:
ты поминаешь Филонова, но (понимаешь)
я говорю не о черном, но именно черном.
я не сказал: за Россию (и ты, россиянин?)
все мы мордва и цыгане, поляки, евреи,
мы говорим о Филонове, Саша, налей и
мы говорим о Филонове только по пьяни.
мы говорим. так Изварина... вспомни цитату:
Бог — Он хотел — по Извариной — чтоб говорили...
но, понимаешь, Филонова — мы говорили —
как футуризм языка получили в осадок.
эта алхимия времени не по рецепту:
плавим свинец, ковыряя на части патроны.
мы говорим — и над нами летают вороны.
только Филонов стоит одиноко по центру.