Ещё довольно в воздухе тепла.
Ещё не всё додумано до точки.
Ещё трепещут на ветру листочки.
Ещё по-детски родина мила.

Ещё не плещут сутками дожди.
Ещё любовь в душе не поугасла.
Ещё земля зеленая прекрасна.
Ещё большая радость впереди.

Ещё волнует до слезы строка
Прочитанного в сотый раз поэта.
Ещё есть счастье на Земле. Но это…
Давай об этом помолчим пока.

Как жаль, что пропала столица
Народного духа, и жаль,
Что слабые стали молиться
На заокеанскую даль.
И жаль, что родимые тени
Почти позабыты, а ведь
Они-то умели в смиренье
Пред будущим днём не робеть,
И чувствовать землю ногами,
И чувствовать небо душой…
Душа растворяется в гаме.
Захватано небо руками.
И я для соседа — чужой.

Ни сучка ни задоринки...
До чего ж хороши!
Я на станции Горенки
Их купил у левши.
Говорят, офицериком
Преотчаянным был,
Но в сраженье за Тереком
Поостыл его пыл;
Был рукастым мужчиною,
А теперь вот — левша;
И тоскою-кручиною
Замутилась душа;
Обзавелся столяркою
И охотой к вину
И блондинкой неяркою
Заменил он жену...
Ах, дощечки кленовые!
Ах, неловкий столяр!
Ах, заботы дешёвые —
Залежалый товар!
Да забор раскуроченный...
Да бабенки нытьё...
Да билетик просроченный
На честное житье.

Я прошлое не буду окликать,
Оно само отыщет и окликнет,
Я оглянусь — и голова поникнет,
Чтобы подняться через миг опять.

Я буду тем же. И уже не тем.
И вслед за мной потянется тревога,
И поведёт знакомая дорога —
Былого долга вся и всем.

И днём иным, грядущим, дорожа,
И нынешним привычно наполняясь,
С тревогою поладить не спеша
Тайком, быть может, всё же попытаюсь.

Но совестливо вскинется душа.

Когда-то, в начальной судьбе,
Он думал, мечтал о себе;
А позже, в исканьях фатальных,
Он думал и думал о дальних:
Об их назначенье и роли,
Об их переменчивой доле.
А тут вот, охваченный тишью,
Он вдруг оглянулся на ближних –
И сердце его защемило.
О, сколько их, помнится, было!
И где они, где они ныне?
А там они — в небе и глине.

Белеют, лучатся ромашки,
Белеют соцветия кашки,
Белеют и клевер, и донник…
Ни близких, ни посторонних.

Полковнику, увы, никто не пишет.
Неторопливо времечко идёт.
Полковник утром уважает «Твиши»,
А вечером совсем наоборот.

Не тяготит соседская докука,
И не городит телевизор чушь…
Сентябрьская изысканная скука,
И мягкий дух давно созревших груш,

И старая зелёная скамейка
У этих дачных дырчатых ворот,
Где сиживала некогда семейка
Артистов и любимый ею кот;

Мигало огоньками новогодье
На ёлке, закрывающей фасад…
Неторопливо времечко проходит,
Как проходило двести лет назад.

А люди, люди… Нет во встречных лицах
Знакомых черт, родимых черт, увы.
Растаяли не в лондонах и ниццах,
Но — во владениях корней, травы.

А он простором поля утром дышит,
С лесной опушки смотрит долго вдаль…
Полковнику, увы, никто не пишет —
О жизни, смерти… О любви. А жаль!..

Нет, не хотел бы навсегда упасть,
Пока плачу долги, пока живу тревожно,
Пока озноб листвы по мне проходит дрожью,
Пока в ладу с душой земная страсть, —

Нет, не хотел бы навсегда упасть.
Пусть день ветрами грубо щёки жжёт,
Пусть ночь идёт, бедою наполняя,
Пусть чёрств ломоть — остаток каравая,

Но без судьбы… Да Бог убережёт!
А коль придётся всё-таки упасть
У той черты стремительной — до срока,

Пусть ясная откроется дорога
К сердцам людским — в последний, в первый раз!
Чтоб в них хоть малой мерою вошло
Моё простое чистое тепло.