Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

РЕЧЬ НЕ О СЕБЕ – РЕЧЬ О ВРЕМЕНИ


Совсем коротко. Васильев Сергей Евгеньевич родился 1 января 1957 года в селе Терса Еланского района Волгоградской области. Служил в армии. В 1982 году окончил Литературный институт. Постоянный автор журналов "Арион", "Новый мир", "Дружба народов", "Москва", "Отчий край". Лауреат нескольких всероссийских литературных премий – и за книги "для взрослых", и для детей. Член Союза писателей России. Живёт в Волгограде. Уже 24 года является главным редактором журнала "Простокваша для детей непреклонного возраста", который дважды признавался лучшим журналом для детей в России.

– Сергей, вы давно пишете стихи: вот уже, считай, четыре десятка лет. Зачем, по-вашему, нужна поэзия? Есть ли от неё какая-нибудь польза?
– Начнём ab ovo. "Родословная моего героя" Пушкина и сам Езерский тут, разумеется, ни при чём. Я как-то порасспросил наших литераторов: так многие из них про Езерского и слыхом на слыхивали. Разве что немножко про Пушкина. И попробуйте понять, в чём тут беда: в том, что современные правители Пушкина не читали, или в том, что царь Николай просматривал чуть ли не каждое произведение, написанное Пушкиным, и даже иногда осмеливался кое-что из него править. Речь сейчас о другом: не о том, чтобы жечь глаголом сердца людей, – поздно уже. Об этом два столетия спустя очень точно, мне кажется, сказал Владимир Соколов:

Да и пишу я, может быть,
Затем лишь, Бог меня прости,
Чтоб эту стенку прошибить,
Чтоб эту душу потрясти!

Мысль в общем-то та же, но времена не те. Звучит сейчас не то чтобы убедительнее, но понятнее. А что касается пользы от поэзии – ей богу, не знаю. Для государства поэзия – одна боль и один вред. Были, конечно, поэты, которые подслащивались государству, были в цене и хорошо оплачивались. Но почему от голода умер Александр Блок, почему в огне государства сгорели Владимир Маяковский и Сергей Есенин, почему были расстреляны Павел Васильев и Борис Корнилов? Почему повесилась Марина Цветаева?
Сергей ВАСИЛЬЕВ
Для обывателя от поэзии пользы тоже никакой. Прочитаешь какого-нибудь там Асадова – и вспоминаешь того же Блока: "ты будешь гордиться собой и судьбой, своей конституцией куцей". Но знаете, когда иногда бредёшь по осеннему лесу или по зимнему полю, а в сердце шепчутся стихи Пушкина, Лермонтова, Есенина, – хочется жить и радоваться. Пользы от этого, правда, никакой, но жить хочется. И не мне одному.
– Так, с классиками и вашей поэтической родословной всё понятно. Читаете что-нибудь из современных авторов? И как вообще оцениваете состояние современной русской поэзии?
– На троечку с плюсом. Полным-полно среднестатистических поэтов, ещё больше просто графоманов. Но есть и поэты настоящие. Светлана Кекова, например, или Бахыт Кенжеев. Есть ещё десяток – полтора очень хороших поэтов. Просто мы ленивы и нелюбопытны. Недавно, например, в Волгоград приезжала Светлана Василенко, чтобы познакомить нас со своим альманахом "ПаровозЪ", и подарила мне два номера этого альманаха. Я прочитал их не только с любопытством, но и с удовольствием. Ладно, Игорь Меламед, Виктор Пеленягрэ, Елена Елагина – это всё на слуху. Но я обнаружил там несколько ярких имён, о которых я до этого, к стыду своему, вообще ничего не слышал: Виктор Нервин, Ната Сучкова, Светлана Лавренкова. Все трое работают очень здорово! Так что не надо думать, что поэзия умерла.
– Сейчас очень много рифмованных текстов выкладывается в сети. По сути, любой версификатор может без всякой цензуры и, разумеется, самоцензуры назвать себя поэтом, а свои вирши – творчеством. Как вы относитесь к Интернет-поэзии?
– Я к ней не отношусь. Там, по-моему, на девяносто девять процентов выкладываются те, которых не печатают ни толстые журналы, ни издательства. Несколько дней назад мне позвонила Лена Хрипунова, редактор волгоградского альманаха "Раритет", и растерянно попросила: "Ты не мог бы посмотреть в Интернете стихи одного одессита – по нему, говорят, вся страна плачет!" Заглянул я в Интернет, посмотрел, отзваниваюсь. "По-моему, – говорю, – полная ерунда!" "Слава тебе, Господи, – отвечает Леночка, – а я уж думала, что у меня вкус испортился!"
Понимаете, в чём дело: все эти хвалебные отзывы можно организовать – их напишут и друзья, и подруги. А на самом деле ты дутая фигура – этакая дырка от бублика.
– Да, стихи в виде книги, пожалуй, надёжней. Кстати, какая из последних прочитанных книга вас впечатлила?
– Перечитанная, скажем так. Николай Гумилёв. В юности я восторгался его изысканным жирафом, заблудившимся трамваем и прочими экзотическими штучками. А тут вдруг открыл для себя его поздние баллады – "Адам", "Северный Раджа", "Открытие Америки". Настолько зрелые вещи, что умом можно тронуться. Я уже говорил, вернее, не я, а Пушкин говорил, что мы ленивы и нелюбопытны. Пастернака мы помним только раннего: "Февраль, достать чернил и плакать…", Цветаеву тоже раннюю. А заглянуть дальше нам лень. А там-то и открывается не ученическая, а настоящая зрелая поэзия.
– Сколько вам нужно времени, чтобы написать стихотворение в шестнадцать строк? Это вам как зрелому поэту вопрос!
– Ну, знаете, это когда как. Иногда оно вспыхивает в мозгу, пока едешь в троллейбусе на работу. Потом, правда, его несколько раз приходится переписывать. У меня, например, было одно стихотворение о любви. Первая строфа была очень неплохая, а вторая не получалась. Лет только через десять она ко мне пришла. Просто это стихотворение о любви было первоначально посвящено не той женщине. И вообще сочинительство – это каторга. Помните же, сколько было строчек в первоначальном варианте знаменитого "Анчара" Пушкина? Сто двадцать четыре. А в окончательном варианте осталось только тридцать шесть.
Я, кстати, не понимаю, что со мной на старости лет происходит. В молодости я сочинял восьми-, двенадцати, редко двадцатистишия. А сейчас вдруг пошли более крупные формы – элегии, октавы, стансы, оды. Смерть, что ли чувствуется, и хочется успеть что-то сделать?! Даже не знаю (улыбается).
– Есть разница между поэзией женской и мужской! Вообще насколько уместно делить поэзию по гендерному признаку?
– Ну и терминология у вас! Я и слов-то таких не знаю. Да, поэзия женская существует. Возьмите хотя бы Сапфо в пересказе Арсения Тарковского: "Уже взошли мои Плеяды, А я одна в постели, Я одна…". Или Сильвию Платт – не помню уже в чьём переводе: "Я кошкою орала в час ночной…" Или нашу Анну Андреевну Ахматову, сделавшую своё "женское" изысканно и прекрасно: "Я на левую руку надела Перчатку с правой руки…" Но вообще-то ваш "гендеровский признак" несколько выдуман. У Цветаевой есть такие стихи, что "мужикам" не придумать. А у Мандельштама встречаются иногда стихи очень женственные. И вот как ко всему этому относиться?!
– Ну, этот термин досужие филологи-профессора выдумали, причём даже не отечественные! В нём скорее провокация, чем объяснение чему-либо. Душа, как известно, беспола, точнее – обоепола. Поэтому согласен: бессмысленное деление на "женские" и "мужские" стихи. Для меня вообще таковыми только рифмы бывают. Поговорим лучше о стихах и прозе. Что труднее писать? И когда Сергей Васильев напишет "прозу поэта"?
– Поэт должен говорить, а прозаик рассказывать. Я пытаюсь в своих стихах говорить, а вот рассказывать пока не умею. Пытался что-то сочинять в прозе. Кое-что даже публиковалось в журналах "Москва", "Отчий край", в "Литературной России". Но меня всё это как-то не устраивает. Единственное, что пока можно довести до ума, это "Осколки разбитого зеркала" – воспоминания о деревне, об армии, о Литинституте, о Волгограде. Последний раздел давался, кстати, очень нелегко: лукавить нельзя, а правду говорить боязно. Опять же: надо сначала умереть, прежде чем этот раздел закончить.
А вообще-то друзья-приятели называют меня многостаночником. Мало того, что я уже двадцать четыре года являюсь главным редактором журнала "Простокваша для детей непреклонного возраста", я ещё сочинял мьюзиклы и переводил дагестанских поэтов. Говорят, вроде, неплохо получилось. По крайней мере, аварец Магомед Ахмедов год назад получил престижную премию имени Антона Дельвига. Думаю, что и Багаутдин Аджиев, с которым я долгие годы работаю, её тоже получит.
– Должен ли поэт откликаться на поэтические мотивы времени? Гражданственность – в стиле русской поэзии?
– И Пушкин, и Державин, и Блок не брезговали этими пресловутыми политическими стихами. Я уж не говорю про Некрасова. А вспомните чешский цикл Марины Цветаевой, "На смерть Жукова" Иосифа Бродского. Мы живём в одной стране, и нас не может не волновать то, что происходит вокруг нас и с нами. Вот Крым, вот Украина, – можно, конечно, пятистопным ямбом отрапортовать о том, в чём Украина не права и в чём не правы мы. Но это будет ложью. Задуматься бы над тем, в чём каждый из нас не прав, – это ответ на ваш первый вопрос, и в этом и заключается предназначение поэзии. Вспомните ещё раз Павла Флоренского, который говорил: "Каждый из нас есть проект, созданный Господом Богом. А уж как мы испохабим этот проект, зависит только от нас самих". Это абсолютно верно и на уровне личностном, и государственном, и даже космическом.
– Есть такое непроверенное мнение, что у каждого писателя есть свои читатели. Прозаику их "заполучить" легче – поскольку он рассказывает истории. А вот как с поэтами дело, по-вашему, обстоит? Вот, например, ваши стихи понятны простому читателю?
– Однажды к Стефану Малларме или, может, к Полю Элюару – не помню уже, может, вы напомните?..
– Ну, скажем так: к одному легендарному французскому поэту!
– Так, вот: к одному легендарному французскому поэту пришла его поклонница. "Вы знаете, – говорит, – я очень люблю ваши стихи, но я в них ничего не понимаю. Может, вы их объясните?"
– Вы знаете, – отвечал Стефан или всё-таки Поль, – когда я сочинял эти стихи, их понимали всего два существа на свете – я и Господь Бог. Сейчас их понимает только Господь Бог.

Беседу вёл Сергей КАЛАШНИКОВ,
г. ВОЛГОГРАД