РЕЧЬ НЕ О СЕБЕ – РЕЧЬ О ВРЕМЕНИ
Совсем коротко. Васильев Сергей Евгеньевич родился 1 января 1957 года в селе Терса Еланского района Волгоградской области. Служил в армии. В 1982 году окончил Литературный институт. Постоянный автор журналов "Арион", "Новый мир", "Дружба народов", "Москва", "Отчий край". Лауреат нескольких всероссийских литературных премий – и за книги "для взрослых", и для детей. Член Союза писателей России. Живёт в Волгограде. Уже 24 года является главным редактором журнала "Простокваша для детей непреклонного возраста", который дважды признавался лучшим журналом для детей в России.
– Сергей, вы давно пишете стихи: вот уже, считай, четыре десятка лет. Зачем, по-вашему, нужна поэзия? Есть ли от неё какая-нибудь польза?
– Начнём ab ovo. "Родословная моего героя" Пушкина и сам Езерский тут, разумеется, ни при чём. Я как-то порасспросил наших литераторов: так многие из них про Езерского и слыхом на слыхивали. Разве что немножко про Пушкина. И попробуйте понять, в чём тут беда: в том, что современные правители Пушкина не читали, или в том, что царь Николай просматривал чуть ли не каждое произведение, написанное Пушкиным, и даже иногда осмеливался кое-что из него править. Речь сейчас о другом: не о том, чтобы жечь глаголом сердца людей, – поздно уже. Об этом два столетия спустя очень точно, мне кажется, сказал Владимир Соколов:
– Начнём ab ovo. "Родословная моего героя" Пушкина и сам Езерский тут, разумеется, ни при чём. Я как-то порасспросил наших литераторов: так многие из них про Езерского и слыхом на слыхивали. Разве что немножко про Пушкина. И попробуйте понять, в чём тут беда: в том, что современные правители Пушкина не читали, или в том, что царь Николай просматривал чуть ли не каждое произведение, написанное Пушкиным, и даже иногда осмеливался кое-что из него править. Речь сейчас о другом: не о том, чтобы жечь глаголом сердца людей, – поздно уже. Об этом два столетия спустя очень точно, мне кажется, сказал Владимир Соколов:
Да и пишу я, может быть,
Затем лишь, Бог меня прости,
Чтоб эту стенку прошибить,
Чтоб эту душу потрясти!
Затем лишь, Бог меня прости,
Чтоб эту стенку прошибить,
Чтоб эту душу потрясти!
Мысль в общем-то та же, но времена не те. Звучит сейчас не то чтобы убедительнее, но понятнее. А что касается пользы от поэзии – ей богу, не знаю. Для государства поэзия – одна боль и один вред. Были, конечно, поэты, которые подслащивались государству, были в цене и хорошо оплачивались. Но почему от голода умер Александр Блок, почему в огне государства сгорели Владимир Маяковский и Сергей Есенин, почему были расстреляны Павел Васильев и Борис Корнилов? Почему повесилась Марина Цветаева?
Сергей ВАСИЛЬЕВ |
Для обывателя от поэзии пользы тоже никакой. Прочитаешь какого-нибудь там Асадова – и вспоминаешь того же Блока: "ты будешь гордиться собой и судьбой, своей конституцией куцей". Но знаете, когда иногда бредёшь по осеннему лесу или по зимнему полю, а в сердце шепчутся стихи Пушкина, Лермонтова, Есенина, – хочется жить и радоваться. Пользы от этого, правда, никакой, но жить хочется. И не мне одному.
– Так, с классиками и вашей поэтической родословной всё понятно. Читаете что-нибудь из современных авторов? И как вообще оцениваете состояние современной русской поэзии?
– На троечку с плюсом. Полным-полно среднестатистических поэтов, ещё больше просто графоманов. Но есть и поэты настоящие. Светлана Кекова, например, или Бахыт Кенжеев. Есть ещё десяток – полтора очень хороших поэтов. Просто мы ленивы и нелюбопытны. Недавно, например, в Волгоград приезжала Светлана Василенко, чтобы познакомить нас со своим альманахом "ПаровозЪ", и подарила мне два номера этого альманаха. Я прочитал их не только с любопытством, но и с удовольствием. Ладно, Игорь Меламед, Виктор Пеленягрэ, Елена Елагина – это всё на слуху. Но я обнаружил там несколько ярких имён, о которых я до этого, к стыду своему, вообще ничего не слышал: Виктор Нервин, Ната Сучкова, Светлана Лавренкова. Все трое работают очень здорово! Так что не надо думать, что поэзия умерла.
– Сейчас очень много рифмованных текстов выкладывается в сети. По сути, любой версификатор может без всякой цензуры и, разумеется, самоцензуры назвать себя поэтом, а свои вирши – творчеством. Как вы относитесь к Интернет-поэзии?
– Я к ней не отношусь. Там, по-моему, на девяносто девять процентов выкладываются те, которых не печатают ни толстые журналы, ни издательства. Несколько дней назад мне позвонила Лена Хрипунова, редактор волгоградского альманаха "Раритет", и растерянно попросила: "Ты не мог бы посмотреть в Интернете стихи одного одессита – по нему, говорят, вся страна плачет!" Заглянул я в Интернет, посмотрел, отзваниваюсь. "По-моему, – говорю, – полная ерунда!" "Слава тебе, Господи, – отвечает Леночка, – а я уж думала, что у меня вкус испортился!"
Понимаете, в чём дело: все эти хвалебные отзывы можно организовать – их напишут и друзья, и подруги. А на самом деле ты дутая фигура – этакая дырка от бублика.
– Да, стихи в виде книги, пожалуй, надёжней. Кстати, какая из последних прочитанных книга вас впечатлила?
– Перечитанная, скажем так. Николай Гумилёв. В юности я восторгался его изысканным жирафом, заблудившимся трамваем и прочими экзотическими штучками. А тут вдруг открыл для себя его поздние баллады – "Адам", "Северный Раджа", "Открытие Америки". Настолько зрелые вещи, что умом можно тронуться. Я уже говорил, вернее, не я, а Пушкин говорил, что мы ленивы и нелюбопытны. Пастернака мы помним только раннего: "Февраль, достать чернил и плакать…", Цветаеву тоже раннюю. А заглянуть дальше нам лень. А там-то и открывается не ученическая, а настоящая зрелая поэзия.
– Сколько вам нужно времени, чтобы написать стихотворение в шестнадцать строк? Это вам как зрелому поэту вопрос!
– Ну, знаете, это когда как. Иногда оно вспыхивает в мозгу, пока едешь в троллейбусе на работу. Потом, правда, его несколько раз приходится переписывать. У меня, например, было одно стихотворение о любви. Первая строфа была очень неплохая, а вторая не получалась. Лет только через десять она ко мне пришла. Просто это стихотворение о любви было первоначально посвящено не той женщине. И вообще сочинительство – это каторга. Помните же, сколько было строчек в первоначальном варианте знаменитого "Анчара" Пушкина? Сто двадцать четыре. А в окончательном варианте осталось только тридцать шесть.
Я, кстати, не понимаю, что со мной на старости лет происходит. В молодости я сочинял восьми-, двенадцати, редко двадцатистишия. А сейчас вдруг пошли более крупные формы – элегии, октавы, стансы, оды. Смерть, что ли чувствуется, и хочется успеть что-то сделать?! Даже не знаю (улыбается).
– Есть разница между поэзией женской и мужской! Вообще насколько уместно делить поэзию по гендерному признаку?
– Ну и терминология у вас! Я и слов-то таких не знаю. Да, поэзия женская существует. Возьмите хотя бы Сапфо в пересказе Арсения Тарковского: "Уже взошли мои Плеяды, А я одна в постели, Я одна…". Или Сильвию Платт – не помню уже в чьём переводе: "Я кошкою орала в час ночной…" Или нашу Анну Андреевну Ахматову, сделавшую своё "женское" изысканно и прекрасно: "Я на левую руку надела Перчатку с правой руки…" Но вообще-то ваш "гендеровский признак" несколько выдуман. У Цветаевой есть такие стихи, что "мужикам" не придумать. А у Мандельштама встречаются иногда стихи очень женственные. И вот как ко всему этому относиться?!
– Ну, этот термин досужие филологи-профессора выдумали, причём даже не отечественные! В нём скорее провокация, чем объяснение чему-либо. Душа, как известно, беспола, точнее – обоепола. Поэтому согласен: бессмысленное деление на "женские" и "мужские" стихи. Для меня вообще таковыми только рифмы бывают. Поговорим лучше о стихах и прозе. Что труднее писать? И когда Сергей Васильев напишет "прозу поэта"?
– Поэт должен говорить, а прозаик рассказывать. Я пытаюсь в своих стихах говорить, а вот рассказывать пока не умею. Пытался что-то сочинять в прозе. Кое-что даже публиковалось в журналах "Москва", "Отчий край", в "Литературной России". Но меня всё это как-то не устраивает. Единственное, что пока можно довести до ума, это "Осколки разбитого зеркала" – воспоминания о деревне, об армии, о Литинституте, о Волгограде. Последний раздел давался, кстати, очень нелегко: лукавить нельзя, а правду говорить боязно. Опять же: надо сначала умереть, прежде чем этот раздел закончить.
А вообще-то друзья-приятели называют меня многостаночником. Мало того, что я уже двадцать четыре года являюсь главным редактором журнала "Простокваша для детей непреклонного возраста", я ещё сочинял мьюзиклы и переводил дагестанских поэтов. Говорят, вроде, неплохо получилось. По крайней мере, аварец Магомед Ахмедов год назад получил престижную премию имени Антона Дельвига. Думаю, что и Багаутдин Аджиев, с которым я долгие годы работаю, её тоже получит.
– Должен ли поэт откликаться на поэтические мотивы времени? Гражданственность – в стиле русской поэзии?
– И Пушкин, и Державин, и Блок не брезговали этими пресловутыми политическими стихами. Я уж не говорю про Некрасова. А вспомните чешский цикл Марины Цветаевой, "На смерть Жукова" Иосифа Бродского. Мы живём в одной стране, и нас не может не волновать то, что происходит вокруг нас и с нами. Вот Крым, вот Украина, – можно, конечно, пятистопным ямбом отрапортовать о том, в чём Украина не права и в чём не правы мы. Но это будет ложью. Задуматься бы над тем, в чём каждый из нас не прав, – это ответ на ваш первый вопрос, и в этом и заключается предназначение поэзии. Вспомните ещё раз Павла Флоренского, который говорил: "Каждый из нас есть проект, созданный Господом Богом. А уж как мы испохабим этот проект, зависит только от нас самих". Это абсолютно верно и на уровне личностном, и государственном, и даже космическом.
– Есть такое непроверенное мнение, что у каждого писателя есть свои читатели. Прозаику их "заполучить" легче – поскольку он рассказывает истории. А вот как с поэтами дело, по-вашему, обстоит? Вот, например, ваши стихи понятны простому читателю?
– Однажды к Стефану Малларме или, может, к Полю Элюару – не помню уже, может, вы напомните?..
– Ну, скажем так: к одному легендарному французскому поэту!
– Так, вот: к одному легендарному французскому поэту пришла его поклонница. "Вы знаете, – говорит, – я очень люблю ваши стихи, но я в них ничего не понимаю. Может, вы их объясните?"
– Вы знаете, – отвечал Стефан или всё-таки Поль, – когда я сочинял эти стихи, их понимали всего два существа на свете – я и Господь Бог. Сейчас их понимает только Господь Бог.
– Так, с классиками и вашей поэтической родословной всё понятно. Читаете что-нибудь из современных авторов? И как вообще оцениваете состояние современной русской поэзии?
– На троечку с плюсом. Полным-полно среднестатистических поэтов, ещё больше просто графоманов. Но есть и поэты настоящие. Светлана Кекова, например, или Бахыт Кенжеев. Есть ещё десяток – полтора очень хороших поэтов. Просто мы ленивы и нелюбопытны. Недавно, например, в Волгоград приезжала Светлана Василенко, чтобы познакомить нас со своим альманахом "ПаровозЪ", и подарила мне два номера этого альманаха. Я прочитал их не только с любопытством, но и с удовольствием. Ладно, Игорь Меламед, Виктор Пеленягрэ, Елена Елагина – это всё на слуху. Но я обнаружил там несколько ярких имён, о которых я до этого, к стыду своему, вообще ничего не слышал: Виктор Нервин, Ната Сучкова, Светлана Лавренкова. Все трое работают очень здорово! Так что не надо думать, что поэзия умерла.
– Сейчас очень много рифмованных текстов выкладывается в сети. По сути, любой версификатор может без всякой цензуры и, разумеется, самоцензуры назвать себя поэтом, а свои вирши – творчеством. Как вы относитесь к Интернет-поэзии?
– Я к ней не отношусь. Там, по-моему, на девяносто девять процентов выкладываются те, которых не печатают ни толстые журналы, ни издательства. Несколько дней назад мне позвонила Лена Хрипунова, редактор волгоградского альманаха "Раритет", и растерянно попросила: "Ты не мог бы посмотреть в Интернете стихи одного одессита – по нему, говорят, вся страна плачет!" Заглянул я в Интернет, посмотрел, отзваниваюсь. "По-моему, – говорю, – полная ерунда!" "Слава тебе, Господи, – отвечает Леночка, – а я уж думала, что у меня вкус испортился!"
Понимаете, в чём дело: все эти хвалебные отзывы можно организовать – их напишут и друзья, и подруги. А на самом деле ты дутая фигура – этакая дырка от бублика.
– Да, стихи в виде книги, пожалуй, надёжней. Кстати, какая из последних прочитанных книга вас впечатлила?
– Перечитанная, скажем так. Николай Гумилёв. В юности я восторгался его изысканным жирафом, заблудившимся трамваем и прочими экзотическими штучками. А тут вдруг открыл для себя его поздние баллады – "Адам", "Северный Раджа", "Открытие Америки". Настолько зрелые вещи, что умом можно тронуться. Я уже говорил, вернее, не я, а Пушкин говорил, что мы ленивы и нелюбопытны. Пастернака мы помним только раннего: "Февраль, достать чернил и плакать…", Цветаеву тоже раннюю. А заглянуть дальше нам лень. А там-то и открывается не ученическая, а настоящая зрелая поэзия.
– Сколько вам нужно времени, чтобы написать стихотворение в шестнадцать строк? Это вам как зрелому поэту вопрос!
– Ну, знаете, это когда как. Иногда оно вспыхивает в мозгу, пока едешь в троллейбусе на работу. Потом, правда, его несколько раз приходится переписывать. У меня, например, было одно стихотворение о любви. Первая строфа была очень неплохая, а вторая не получалась. Лет только через десять она ко мне пришла. Просто это стихотворение о любви было первоначально посвящено не той женщине. И вообще сочинительство – это каторга. Помните же, сколько было строчек в первоначальном варианте знаменитого "Анчара" Пушкина? Сто двадцать четыре. А в окончательном варианте осталось только тридцать шесть.
Я, кстати, не понимаю, что со мной на старости лет происходит. В молодости я сочинял восьми-, двенадцати, редко двадцатистишия. А сейчас вдруг пошли более крупные формы – элегии, октавы, стансы, оды. Смерть, что ли чувствуется, и хочется успеть что-то сделать?! Даже не знаю (улыбается).
– Есть разница между поэзией женской и мужской! Вообще насколько уместно делить поэзию по гендерному признаку?
– Ну и терминология у вас! Я и слов-то таких не знаю. Да, поэзия женская существует. Возьмите хотя бы Сапфо в пересказе Арсения Тарковского: "Уже взошли мои Плеяды, А я одна в постели, Я одна…". Или Сильвию Платт – не помню уже в чьём переводе: "Я кошкою орала в час ночной…" Или нашу Анну Андреевну Ахматову, сделавшую своё "женское" изысканно и прекрасно: "Я на левую руку надела Перчатку с правой руки…" Но вообще-то ваш "гендеровский признак" несколько выдуман. У Цветаевой есть такие стихи, что "мужикам" не придумать. А у Мандельштама встречаются иногда стихи очень женственные. И вот как ко всему этому относиться?!
– Ну, этот термин досужие филологи-профессора выдумали, причём даже не отечественные! В нём скорее провокация, чем объяснение чему-либо. Душа, как известно, беспола, точнее – обоепола. Поэтому согласен: бессмысленное деление на "женские" и "мужские" стихи. Для меня вообще таковыми только рифмы бывают. Поговорим лучше о стихах и прозе. Что труднее писать? И когда Сергей Васильев напишет "прозу поэта"?
– Поэт должен говорить, а прозаик рассказывать. Я пытаюсь в своих стихах говорить, а вот рассказывать пока не умею. Пытался что-то сочинять в прозе. Кое-что даже публиковалось в журналах "Москва", "Отчий край", в "Литературной России". Но меня всё это как-то не устраивает. Единственное, что пока можно довести до ума, это "Осколки разбитого зеркала" – воспоминания о деревне, об армии, о Литинституте, о Волгограде. Последний раздел давался, кстати, очень нелегко: лукавить нельзя, а правду говорить боязно. Опять же: надо сначала умереть, прежде чем этот раздел закончить.
А вообще-то друзья-приятели называют меня многостаночником. Мало того, что я уже двадцать четыре года являюсь главным редактором журнала "Простокваша для детей непреклонного возраста", я ещё сочинял мьюзиклы и переводил дагестанских поэтов. Говорят, вроде, неплохо получилось. По крайней мере, аварец Магомед Ахмедов год назад получил престижную премию имени Антона Дельвига. Думаю, что и Багаутдин Аджиев, с которым я долгие годы работаю, её тоже получит.
– Должен ли поэт откликаться на поэтические мотивы времени? Гражданственность – в стиле русской поэзии?
– И Пушкин, и Державин, и Блок не брезговали этими пресловутыми политическими стихами. Я уж не говорю про Некрасова. А вспомните чешский цикл Марины Цветаевой, "На смерть Жукова" Иосифа Бродского. Мы живём в одной стране, и нас не может не волновать то, что происходит вокруг нас и с нами. Вот Крым, вот Украина, – можно, конечно, пятистопным ямбом отрапортовать о том, в чём Украина не права и в чём не правы мы. Но это будет ложью. Задуматься бы над тем, в чём каждый из нас не прав, – это ответ на ваш первый вопрос, и в этом и заключается предназначение поэзии. Вспомните ещё раз Павла Флоренского, который говорил: "Каждый из нас есть проект, созданный Господом Богом. А уж как мы испохабим этот проект, зависит только от нас самих". Это абсолютно верно и на уровне личностном, и государственном, и даже космическом.
– Есть такое непроверенное мнение, что у каждого писателя есть свои читатели. Прозаику их "заполучить" легче – поскольку он рассказывает истории. А вот как с поэтами дело, по-вашему, обстоит? Вот, например, ваши стихи понятны простому читателю?
– Однажды к Стефану Малларме или, может, к Полю Элюару – не помню уже, может, вы напомните?..
– Ну, скажем так: к одному легендарному французскому поэту!
– Так, вот: к одному легендарному французскому поэту пришла его поклонница. "Вы знаете, – говорит, – я очень люблю ваши стихи, но я в них ничего не понимаю. Может, вы их объясните?"
– Вы знаете, – отвечал Стефан или всё-таки Поль, – когда я сочинял эти стихи, их понимали всего два существа на свете – я и Господь Бог. Сейчас их понимает только Господь Бог.
Беседу вёл Сергей КАЛАШНИКОВ,
г. ВОЛГОГРАД
г. ВОЛГОГРАД