На часах 7-10. Мы уже пятнадцать минут едем в электричке по направлению к Туле. Для этого нам пришлось встать в пять утра, плохо выспаться и также поесть. Электричка попалась средней степени сумасшествия. Через несколько рядов какая-то бабка запела "слава Христу, Господу нашему". Нескладный голос был похож на расстроенную балалайку.
Мой попутчик с нескрываемым раздражением не выспавшегося пассажира спросил:
– Если бы на этой электричке ехал Толстой, ему было бы интересно узнать о том, почему она выбрала именно этот репертуар.
– Ещё бы он обязательно купил садовый фонарик, супер-кусачки и сетку от комаров, – добавил я.
Не прерывая нудного нескладного пения бабки, вошедший торгаш начал громко просить купить садовый фонарик, супер-кусачки и сетку от комаров.
Причиной такого раннего путешествия для нас стали праздничные дни – во-первых, а во вторых, мы с моим товарищем – любителем русской литературы, решили для себя разобраться её солнце – то есть Льве Толстом, а также пятнах, без который солнце никуда. В частности истории с его предсмертным побегом из семьи. Для этого мы отправились в родные пенаты писателя – Ясную Поляну.
– Вообще, как известно, граф Толстой был отлучён от церкви и довольно трудно переносил церковные ритуалы, – пытаясь заглушить гул электрички и вой бабки, начал мой попутчик. – В Воскресенье у него есть мерзостнейшее описание литургии с описанием, как священник "пьёт кровь Христа и ест его тело" при причастии, что происходит посреди неимоверного людского страдания. Я думаю, ему было бы о чём поговорить с этой бабулей о её репертуаре. Очень символично, кстати, услышать такое по дороге к месту жительства Льва Николаевича.
С сидения сзади раздался запах копчёной колбасы.
– Ещё Толстой был вегетарианец, – вспомнил я.
В окнах мелькали мышиные городки дачных кооперативов. Пейзаж сильно поменялся со времён поездок этой же самой железной дорогой самого Толстого. Но сама жизнь людей обитающих в этих домах не сильно изменилась с тех пор. Всем им стало, где жить и, что есть – это, как ничто другое, обрадовало бы Льва Николаевича. Одинаковый пейзаж, как будто записанный на плёнку и пущенный по кругу, перемежался сном и неспешными вагонными разговорами.
– Он сбежал из дома, когда ему было 82 года, – вернулся к теме Толстого мой приятель.
– Это тяжёлый подростковый возраст для отца гуманистической мысли. Кстати, ты никогда не задавался вопросом, почему он это сделал? – спросил я.
– Ну, из дома не уходят, если в этом доме всё хорошо.
– И всё-таки, тут есть довольно много непонятного. Почему именно в этом возрасте? Куда он собирался бежать? И главное почему?
– Ну, послушай, пока ты спал в электричке, та бабушка, которая пыталась песней обратить весь вагон в христианство, разговорилась с дедулей по соседству. Она сказала, что едет с Богом. И ей 90 лет. Очевидно, что поёт в электричке она во весь голос, только по последней причине, в смысле, потому что ей 90 лет. А не потому что она с Богом.
– Я не верю в маразм Толстого. Хотя и такая причина в окололитературных кругах есть. Но не может автор, который до последнего трудился, впасть в старческую истерию.
Когда мы уже подошли к воротам усадьбы-музея, почувствовалось, что мы лишние здесь. Минувшее 9 мая не истощил отпускной патриотизм сограждан. Были здесь и семьи с орущими детьми, отцы которых тут же уплетали шашлык, были тут и мамаши в спортивных костюмах и со спортивными же лицами, скромно курящими рядом с орущими детьми. У приезжающих сюда туляков это место твёрдо ассоциируется с местом городского отдыха. Хотя местных жителей тут не так много. Как заметил один любитель Толстого, в кожаной кепке и золотыми зубами, выходивший из главных ворот, своему собеседнику по телефону: "Одни, (пропустим здесь матерное слово), москвичи". Хотя были тут и прожилки китайцев с одухотворёнными, на всякий случай, лицами.
Почему человек в полном рассвете творческих сил и материального обеспечения мог уйти из дома не понятно. Прекрасный дом, скромный, но со вкусом, английский парк, яблоневый сад, который сейчас плодоносит на всю округу по осени. Живи и радуйся, а радости не было.
Наш экскурсовод Светлана Владимировна проводит нас по усадьбе. Молодая с добрыми глазами в очках и приятным тихим голосом девушка, видимо, из принципа не пользующаяся косметикой, она рассказывает нашей группе всё по порядку. С даты основания имения дедом Толстого – Волконского, получившего земли от своей жены, история движется к самому писателю и времени жизни его в доме. Сам дом представляет из себя флигель от большего строения, стоявшего когда-то тут, но за безденежьем проданного на слом. В этом флигиле-жилище масса оригинальных вещей, не каждый музей может этим похвастаться.
Гостиные, кабинеты, детские комнаты и спальни – мы чувствуем себя гостями, в ожидании праздничного ужина, вынужденными из вежливости терпеть ознакомительную экскурсию хозяина.
Светлана Владимировна знает своё дело, через неё проходят сотни туристов в год.
– Эту большую комнату надстроили, когда дети Толстого были уже большие, – говорит экскурсовод в столовой графа, – Софья Андреевна, жена писателя, жалела, что в доме детям даже побегать негде в плохую погоду, так возникла большая гостиная, она же столовая.
– Тут был кабинет писателя в последние годы жизни, – продолжает свой рассказ Светлана Владимировна уже в другой комнате, – именно здесь в ночь на 27 октября Толстой слышит шорох роющейся в его бумагах жены и принимает решение об отъезде. Его спальня прилегает к этой маленькой комнате, – мы входим в помещение ещё меньше кабинета, хотя, казалось бы, куда меньше?! – После чего он принимает решение уйти. Он едет к сестре в Шамординский монастырь через Оптину пустынь, там он хочет поговорить со старцами, но разговора не случается. Он движется на юг, по железной дороге, пока не подхватывает воспаления лёгких, и на станции Астапово, где-то возле Липецка, находит свой последний приют. Тело писателя доставляют сюда.
Мы понимающе сочувствуем экскурсоводу в этой потере и идём дальше, в комнату, где было прощание с телом Толстого – комната с бюстом. Это бюст брата Николая, который погиб от чахотки во Франции и там же похоронен.
– Брат Николай рассказывал вечерами всей семье сказку о зеленной палочке, на которой якобы написан секрет человеческого счастья, и есть вера, что отыщется эта палочка и все люди будут счастливы. Маленький Лёва в детстве все леса в округе перерыл. Приметы были просты: в лесу у дороги на обрыве.
Мы выходим из дома писателя. Пока мы бродили по нему, на улице начался не шуточный ливень. Идти куда-то бессмысленно. Мы спасаемся на веранде Толстого тут же. Остальные туристы не сильно обеспокоены дождём, они или уже снимают бахилы, либо только ещё их надевают, готовясь идти нашим маршрутом.
– И всё-таки мне не понятно, почему человек в полном рассвете сил бросает всё и уходит в никуда, – задумчиво произносит мой друг.
– К тому же он прекрасно понимает, что он больше может не вернуться. Он отчётливо осознаёт свой возраст и состояние здоровья, – подхватываю я.
– Мне кажется, подсказкой может служить его прошлое. Он ведь вёл вполне, как бы у нас сейчас сказали, гламурный образ жизни – балы, путешествия, карточные долги и проигрыши состояния где-то под Швейцарией. Получается, что после 1981 года с ним что-то глубокое происходит, он очень остро начинает понимать жизнь с её радостями и горем. И более всего удивительное, что происходит это совершенно не картинно, не драматично и не литературно – не после какого-то конкретного момента в жизни. Не было "Бац! И другой человек". Это как-то всю жизнь у него зрело и вызрело.
– Да, после этого ему безумно трудно было жить тут, среди всей этой роскоши.
– Хотя сложно это назвать роскошью по тем меркам.
Из занавеса ливня на веранду вбегает наш экскурсовод. Остальные туристы успели разойтись по своим делам ещё до дождя. У нас зонта нет, как нет его и у Светланы Владимировны. Ручьями стекающая вода с её куртки не мешает ей улыбаться.
– Вот же как не вовремя. Мне как раз в город ехать, у меня ещё репетиторство, – сетует она нам, – или опаздывать или мокрой, как кошка к ученику являться, – шутит экскурсовод.
– Как хорошо, что вы к нам зашли. Спасибо дождю, – не скрываю радости я. – А вы давно экскурсоводом работаете?
– Вообще, у нас нет ставки экскурсовода. Все гиды числятся научными сотрудниками, кто-то библиотеку каталогизирует, кто-то просто сторожит добро, но у каждого есть необходимый минимум часов ведения экскурсий. Причём каждый её сам пишет, сам же ведёт.
– Вам, наверно, дико нравится работать в таком памятном месте?
– Как вам сказать, – загадочно улыбается Светлана Владимировна, – мне нравится смотреть, как меняется природа, тут прекрасное заповедное место, птицы опять же поют. Но, как и в любом женском коллективе, есть своего рода дедовщина.
– В чём она может заключаться?
– Всегда по-разному. Могут и в кабинете закрыть, когда тебе пора свою группу вести.
– Ого! Прям как в театре, – смеётся мой попутчик, – только ещё битое стекло в туфли не сыплют. А мы вот тут с товарищем спорим, почему сбежал Толстой? У вас есть версии?
Светлана Владимировна по-доброму улыбается.
– Я бы не стала называть это побегом. Уход – звучит точнее.
– Ну как же?! Это же чисто киношная история, – отвечаю я. – Он просыпается ночью. Принимает решение. Бежит через ночной сад, падает, поднимается, теряет шапку, сомневается, стоит ли возвращаться, думает ехать без шапки. Будит конюхов и скрывается в неизвестном направлении с доктором. Это же чистый детектив!
– Если с такой точки зрения смотреть, то тогда, конечно, можно бесконечно спорить куда и зачем бежит человек. Мне кажется, в этом и есть ошибка. От себя-то не убежишь, – замечает Светлана Владимировна.
– А вы считаете, что он уходил от этой тяготившей его жизни? – испытывает мой друг девушку.
– Конечно. К тому же это не первая его попытка. Он ещё как минимум раза три пытался уйти. Доедет до ближайшего города и начинает думать "Ну, как же там Софья Андреевна? Переживает, наверно, жутко. А дети? Они же места себе не находят, что же я за отец семейства такой?!" И сам возвращался виноватый и уязвлённый.
– А вы считаете, какой у него был мотив в последний раз?
– Да достали деда чисто по-человечески. Если бы меня муж тянул в одну сторону, дети в другую, а начальство в третью, я бы ещё быстрее ушла. Дожидаться восьмидесятидвухлетия не стала. Его же под конец уже вся семья, как дойную корову использовала. Я не говорю, что не любили. Любили и даже очень. Но давайте учтём, что семья из 13 детей и 25 внуков жила на доходы от писательской деятельности Толстого. Заправляла этим хозяйством Софья Андреевна сама. Иногда не без агрессии отстаивая интересы семьи. А он был исполнен желания отдавать своё творчество бесплатно. Да и под конец жизни он здорово разочаровался во всём, что написал. И вовсе не хотел публиковать. "Войну и Мир", например, с боем жена отстояла. По чисто финансовым мотивам, скорее всего, но всё же.
– И история с его имением, наверно? – продолжаю я.
– Да-да. Он совсем не хотел жить тут как барин. Он вовсе хотел раздать все земли. Хотя по тем меркам жил он для дворянина очень бедно. Типичный мидл-класс.
– То есть Толстой уходил, от этой жизни, не найдя компромисса с семьёй?
– Примерно так. Он в последнее время хотел жить один. Он сестре писал: "Ты мне приготовь комнатку одну в простой избе, только чтобы чистую. Буду жить там и писать". А дети и жена были типичные помещики. Они его взглядов не разделяли. Он жил совершенным пигмеем среди белых людей, в культурном вакууме. Для него Маковецкий и Чертков – были, как воздух. А под конец, надоели и они.
– Получается, жена довела отца русской философской мысли? Говорят, он её именно боялся, что она была психически не здорова.
– Жена у него святая была. Просто она выходила замуж не за того Толстого, каким он стал за эти годы.
– Так, а куда же ушёл Толстой? Куда он так сломя голову мчался, – не выдержал мой попутчик.
– Вначале в Шамордино, к сестре, через Оптину пустынь. Интересно, что он там остаётся на дольше, чем следовало бы для транзитного путешественника. Хочет поговорить со старцами, и даже идёт к отцу Варсонофию, но у самой калитки передумывает и уходит. Потом у сестры, его настигает погоня жены – приезжает дочь, говорит, что Софья Андреевна хочет ехать. Толстой с Маковицким, как отступающая армия Чапаева, сидят над картой и решают куда ехать, на Кавказ? В Болгарию? Или другую "загарницу"? Никто уже не узнает, куда ехал Толстой в последней своей дороге. Он этого и сам не знал. Но совершенно точно можно сказать, что ехал он в такое место, где бы он мог побыть в покое. В конечном итоге он этот покой нашёл.
Дождь, утих, когда услышал эту точку зрения, и наш экскурсовод могла прыжками через лужи добраться до остановки маршруток. Мы решили навестить могилу Толстого.
До могилы писателя мы идём молча, чавкая грязью под ногами. Пока мы были на экскурсии дождь разогнал любителей шашлыков, стало немного легче дышать.
Легендарная могила без креста и камня пугает своей простой. Зелёный заросший холм – всё что осталось от великой жизни. Так и просится что-то высокопарное типа "Просто жил – просто умер".
Тишину прерывает мой товарищ.
– Они с женой даже проститься не успели. Она потом всю жизнь убивалась, что не смогла попросить прощения у него. Когда ему стало хуже, и он сошёл а Астапово, жена тут же прилетела, но до Толстого её не допускали. Ещё одна зацепка, их конфликт был слишком очевиден для окружающих.
– Тяжёлая судьба.
– Для писателя – она совершенно типичная. Он даже не захотел памятника на своей могиле, а крест поставить нельзя было, так как его отлучили от церкви. Единственное, что он попросил – это похоронить его здесь, в месте, где по сказке брата должна была быть закопана Зелёная палочка.
– Круг замкнулся... Может быть, теперь он сам вместе с его учением стал ключом к счастью человечества? Ну, пойдём, пока дождь не начал снова, ещё до Москвы добираться.