Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ВСТРЕЧИ С ЕГОРОМ ИСАЕВЫМ


8 июля исполняется год, как ушёл из жизни поэт Егор Александрович Исаев (2.5.1926 – 8.07.2013). Михаил Фёдоров с ним не раз встречался. В одну из встреч поэт поделился воспоминаниями о своих земляках – Анатолии Жигулине и Геннадии Луткове.

ЛУТКОВ – ЖИГУЛИН


Я познакомился с Егором Исаевым весной 2007 года, тогда он был в Воронеже. Когда Исаев уехал в санаторий имени Дзержинского в село Чертовицы, собрался к нему. Нашёл в одном из номеров санатория.
– Егор Александрович! – обратился. – А я вас искал. Вот – стучал.
– Старость, она уже начинает… – ответил Исаев.
– Егор Александрович! Можно с вами поговорить?
Исаев пригласил жестом руки входить и показал на одно из кресел.
– Я хотел поговорить о Геннадии Луткове (воронежский поэт), – сказал скороговоркой я. – Можно присесть?
– Да нет, стойте! – произнёс удивлённо Исаев.
– Раздеться б!..
– Да нет, не раздевайтесь! Всё нормально. Ну а как же… Я не люблю быть очень гостеприимным. Когда хозяин хочет быть очень гостеприимным, он сковывает своей гостеприимностью. Понимаешь?
Я снял куртку и бросил в кресло.
Исаев взял куртку и положил на подлокотник кресла.
– Давай о Луткове…
– Егор Александрович! Когда вы с ним познакомились и что это за человек?
– Кто?
– Геннадий Лутков…
– Надо бы ребят сначала спрашивать. Да уж и спрашивать не у кого… Мы познакомились с ним до "Чёрных камней". Это же хитрейшие люди. Чтобы подойти к Луткову, начну с Жигулина. То, что у него вышла первая книжка в "Молодой гвардии", это я в этом виноват… И когда он болел, кто приходил к нему? Я пришёл… И он боевой, вообще сказать… И когда Луткова приняли в Союз писателей, Жигулин прибежал ко мне и: "Егор Александрович! Пойдёмте, дадим телеграмму". Вот как я начинаю о Луткове говорить. Вот откуда Луткова я знаю. И вот мы идём вдвоём на телеграф. Я не знаю ни адреса, куда ему давать, а он-то знает. Ну и поздравили его. Вот как. И Геннадий Лутков, он обязательно меня найдёт, о ком-нибудь из ребят расскажет. Заговорит об одном, другом поэте! Я уже скоро матом начну ругаться, у нас никого не останется – ведь вы же никогда большой литературы не сделаете, потому что слишком любите самих себя!
– Правильно, – вырвалось из меня.
– Ну, милый мой! Ну, как же все вы… Любовью к себе против себя, – Исаев пальцем протянутой руки дотянулся до моего плеча. – Ну, как можно?… И вот Лутков – он обязательно о ком-нибудь рассказывает…
– Душевным был?
– Да больше! Как раз он-то мне о Жигулине хорошо говорил… Потом я узнаю, что Жигулин ему сто писем написал! И когда я узнал, что Жигулин обвинил Луткова в том, что из-за него их арестовали – как так можно?! Ты же пережил вместе… Вы же товарищи… Как же так? Но ведь дело в том, что и один посвящал мне стихи, и другой. У Жигулина: "Журавли над Коршево летят…" А Геннадий, он был поближе. Жигулин-то в Москве, а Геннадий, когда я приезжал, был рядом. И потом я узнаю… И начинается эта катавасия. И хотят меня втянуть. И уже за Жигулина другие люди пошли: "сели" на него и вперёд… Перехватили. Жена у него, так сказать. Так ведь что, я никогда не высказывался о Жигулине плохо. Никогда. Я никогда не высказывался о Луткове плохо… Ребята должны быть вместе. И Лутков-то поближе был, и меня к Луткову… Но я бы сказал: "Беру слово за Луткова". Но я нет! Для меня важнее не то, что скажет Жигулин, не то, что скажет Лутков, а что скажет документ. Кто у них, понимаешь, нехороший. Пускай документ. Вот моя позиция. Где правда? Но если уж и документ врёт, тут уж знаете… Выясняется, что больше у Жигулина. И вот этот Жигулин стрелял в Сталина…
– Да, он рассказывал, что стрелял в портрет Сталина. Но это сомнительно, тогда бы отсидкой не отделался.
– Конечно, его бы расстреляли! И я подумал, куда же тщеславие могло довести, до такого элементарного предательства! Ведь вместе были! Сто писем написать и клясться в любви! Как это так?! У Генки, Геннадия этого не было. А предатели – они мстят другим за своё предательство. Они же знают, что предатели…
– И хотят заглушить свою подлость.
– И тут уже хоть под маленьким флагом, но пошли. То ли жинка ему подсказала, но толчок Жигулину дали… Геннадий – его лирика прекрасна. Так вот теперь снова к Луткову, надо же его издать, я сам собираюсь свой долг перед ним выполнить. Замечательный человек, радостный человек – радостный за других!
– Редкость сейчас.
– Почти невозможное! Вот вы вот сейчас явились и спросили о Луткове. Но ведь никто никогда и ни о ком!
– Я спросил про Луткова, потому что хочу написать о Троепольском. И, оказывается, отец Луткова утверждал обвинительное на отца Троепольского, которого расстреляли. А ведь Гавриил Троепольский Геннадия Луткова к себе на день рождения приглашал. Скажу больше: отец Луткова в 30-е годы в Коршево стольких пересажал! Наверно, наслышаны о восстании коршевских крестьян?
– Немножко не так. Вы начинаете говорить не с той стороны. Я ведь вырос в Коршево. И помню эти будёновки. Отец мой сидел в амбаре, он ведь был в активе. Он случайно не попал в совет, а попал бы туда – так подняли бы на вилы.
– Его не было среди тех, кто забаррикадировался в сельсовете?
– Я же говорю: в амбаре спрятался. Восставших называли "коршевские бандиты". Я с этим не согласен. Что это такое? Коршево – вольное село. Из Коршево все служили в Семёновских полках. И почему ж там всё произошло? Потому что оно вольное! Понимаете, в чём дело? Шла коллективизация, людей загоняли в колхоз. Началось всё с Берёзовки. Там ударил колокол. Сухой Берёзовки. То есть уже всё было подготовлено. Потом колокол в Коршево. И мужики бежали кто с кольями, кто с вилами. Руководитель у них, кстати, был Исаев. Исаевы у нас были Кондрашины и Поликашины. Ну, я-то Кондрашин, а он – Поликашин. У нас ведь Коршево громадное село. И вот они бежали на площадь, к одноэтажному сельсовету. Это начало колхозного движения было. Они окружили сельсовет. Отец мой туда запоздал. Иначе бы и его… И вот председатель выходит и говорит: "Ну, товарищи…" А все стоят с кольями, вилами. И кирпичом ему по лбу. И всех четырнадцать коммунистов… Один только случайно жив остался секретарь комсомольской организации. Когда мужики в ярости ворвались в совет, его за дверью и закрыло.
– А дома пошли громить?
– Нет. И вот тут приезжает батальон или рота во главе с отцом Луткова.
– Это вы от Геннадия узнали?
– И не только. И Генка говорил, понимаешь. И, конечно, пошли расследования… Ну, какое может быть расследование! Кого поубивали, а кого и забрали. Я знал семью односельчанина Романова – хорошая семья, их отца забрали. Человек сто увели, потом они не вернулись. То есть всё это не просто так.
– Геннадий Лутков об отце хорошо отзывался?
– Конечно же! А что делать? Это же чудовищные зверства! Четырнадцать человек в совете на вилы подняли. У них четырнадцать пистолетов было, они могли бы сами себя защитить. Вот откуда она, подлость, начинается. И они приняли решение положить пистолеты. Чтобы не спровоцировать. Положили пистолеты – то есть они готовились на смерть, не защищаясь.
– А ведь Геннадия тоже судили, по делу КПМ (коммунистической партии молодёжи). Его отец был чекистом.
– Вот тогда-то, милый мой, было: служба – службой, а дружба – дружбой. Я думаю, не зря именем отца Геннадия названа улица в Усмани. В нём что-то нагульновское есть, убеждённость такая. Ведь Нагульнов был предан мировой революции, даже жена его прогнала. А Павка Корчагин? Понимаешь, в то время все были окрылены. А иначе не победили бы! И Чапаи были, и Будённые. Они не бубнили. Они действовали!
– Егор Александрович! У отца Луткова руки были по локоть в крови. Он исполнял расстрельные приговоры. Был комендантом НКВД в Воронеже.
– Я это впервые слышу.
– И как такое получилось: отец – страшный человек, а сын пошёл в поэзию?
– Вот видишь, он со своей лиричностью выступал с прямыми стихами. Я ведь, сколько знаю Геннадия, никогда не замечал в нём фальши. Он радостный человек, человек добра – извини, что повторяюсь. И абсолютно бесхитростный. Если он любит, то любит. Я даже не знал, ненавидит ли он кого?
– Это же хорошее качество.
– И он же не написал "Чёрных камней". У него в голове это не уложилось бы. А тут всё-таки сработала выгода. Выгадать на материале. И вот если соединить КПМ и Коршево, там какие-то глубокие психологические узелки есть. Есть, да-да. Но ты представляешь: КПМ – это же молодые!
– Хотели очистить коммунистическое движение.
– Очистить? Но ты понимаешь, Жигулин рассказывает, что он стреляет в портрет Сталина.
– Показуха, – рассмеялся я. – Да его расстреляли бы тут же, а не ссылали в лагеря.
– Вот именно. И почему-то ему за это десять лет дали. Тут правильно ты говоришь: сразу бы к стенке. И никаких бы "Чёрных камней" не было. А меня хотели завязать туда.
– Кто хотел?
– Ну, всё. Я-то был в Москве, а этим здесь занимались. А ведь, если смотреть, первым Жигулина поддержал я. И последняя встреча с Жигулиным, жена моя ещё была жива, и он стал извиняться. Я его простил. Да мало ли бывает дураков, я и сам порой не обижусь. Всё жизненно. А я вот сейчас говорю: научитесь ругаться! Не научитесь – проиграете.

Михаил ФЁДОРОВ
г. ВОРОНЕЖ