Карло Качарава (1964–1994)
СТИХОТВОРЕНИЯ
Мои ночи намного лучше ваших дней
Мои ночи намного лучше ваших дней
мои ночи намного лучше ваших дней.
мы подобны кентаврам, сжатым губам
маленьких мистических клоунов,
книгам с бьющимися маленькими
белыми сердцами.
повышенное производство
мифологизированных названий явлений.
еще больше — пестроты, неохваченной зрением.
шатер из явлений, преобразившихся в небесных оленей.
и среди них — наш фатальный бунт-богема —
с пожелтевшими от садящегося по вечерам солнца
ножами, которыми режут наш хлеб-фураж из нервов.
единство плохих резателей хлеба с проклятием изольет безъязычие.
жизнь, несостоявшаяся из-за обреченности несостоявшихся,
ведет подсчет… один, два…
(один, сто, миллион).
ты — ни комета, ни снег.
я ненавижу все, что ненавижу. —
он был маленький и старый, как бог, в ночной витрине гранатового цвета,
а вокруг него метались туда-сюда игрушечные ангелы, которые были
еще меньше.
в глазах же огромных немецких овчарок,
застряв у них между зубами, — пахнущий оружием хлеб-фураж
полуголодающих, хлеб-фураж, который
даже не пробуют пожиратели того, что принадлежит будущим поколениям.
в шахтах в Южной Африке:
белые и черные шахтеры — одного цвета.
мы подобны кентаврам, сжатым губам
маленьких мистических клоунов,
книгам с бьющимися маленькими
белыми сердцами.
повышенное производство
мифологизированных названий явлений.
еще больше — пестроты, неохваченной зрением.
шатер из явлений, преобразившихся в небесных оленей.
и среди них — наш фатальный бунт-богема —
с пожелтевшими от садящегося по вечерам солнца
ножами, которыми режут наш хлеб-фураж из нервов.
единство плохих резателей хлеба с проклятием изольет безъязычие.
жизнь, несостоявшаяся из-за обреченности несостоявшихся,
ведет подсчет… один, два…
(один, сто, миллион).
ты — ни комета, ни снег.
я ненавижу все, что ненавижу. —
он был маленький и старый, как бог, в ночной витрине гранатового цвета,
а вокруг него метались туда-сюда игрушечные ангелы, которые были
еще меньше.
в глазах же огромных немецких овчарок,
застряв у них между зубами, — пахнущий оружием хлеб-фураж
полуголодающих, хлеб-фураж, который
даже не пробуют пожиратели того, что принадлежит будущим поколениям.
в шахтах в Южной Африке:
белые и черные шахтеры — одного цвета.
1993
Ты родился неподалеку от потского элеватора
ты родился неподалеку от потского элеватора,
в городе Нико Николадзе.
в соседней комнате с плохой репродукции
свисала улыбка Акакия Церетели.
то, что принадлежало тебе, съели пришедшие после них твои
бессмертные деды,
которые и теперь едят и запивают еду тостами за тебя.
тебя немного учили вежливости и благоразумию, больше —
лжи и высокопарности,
высокопарности, которой надо убивать,
которой надо высмеивать, с которой надо молиться,
чтоб заслужить право сидеть за одним столом
с бессмертными дедами, а не довольствоваться хлебом-фуражом
полуголодных.
не мечтай о шахте, где можно что-то найти,
ты должен отнимать у других от имени бессмертных предков,
так как и среди предков есть бессмертные и мертвые.
очевидно, ты догадался, что Игнатий Ниношвили,
Георгий Кучишвили, Котэ Капанели,
Валериан Гаприндашвили, Шалва Кармели и Тициан
— не твои предки.
позорно умирать от голода на земле Богородицы.
«Свадьба в Гурии» Шалвы Кикодзе создавалась не здесь.
«мать-Имеретия» — бедная старая женщина,
где-то вяжущая пряжу,
вспоминать ее хорошо только пируя за одним столом с дедами. —
с высокопарностью, с высокопарностью,
с высокопарностью,
теми словами, которых не знал Спиридон Мциришвили,
теми словами, которые плохо понимали Илья, Габриэль, батрачащий поэт.
ты родился неподалеку от потского элеватора.
ты родился у моря.
ты родился у Палиастоми, рядом с трупом бедного врача, рядом
с романтической шлюхой,
рядом с бульварным фотографом, в дешевой столовой, которая
кажется раем сегодня.
тебя убаюкивал шум плохо оборудованного
поезда, следующего по маршруту «Тбилиси — Поти»,
и шум этот сегодня поистине колыбельная
для бродячих групп полуголодающих.
во сне ты видел Толстого,
Шварцнеггера, Белля и немного Гарсию Лорку.
там, где не стреляют, уже нет твоей родины.
«отец, отец, дай немного денег и возможность шататься по миру»
и не забывай о дождливых кладбищах западной Грузии,
моем небе, которое всю жизнь стараются отнять у меня свои».
ты не говорил этого, ты не спишь, ты с ружьем наготове,
ты — таможенник.
в городе Нико Николадзе.
в соседней комнате с плохой репродукции
свисала улыбка Акакия Церетели.
то, что принадлежало тебе, съели пришедшие после них твои
бессмертные деды,
которые и теперь едят и запивают еду тостами за тебя.
тебя немного учили вежливости и благоразумию, больше —
лжи и высокопарности,
высокопарности, которой надо убивать,
которой надо высмеивать, с которой надо молиться,
чтоб заслужить право сидеть за одним столом
с бессмертными дедами, а не довольствоваться хлебом-фуражом
полуголодных.
не мечтай о шахте, где можно что-то найти,
ты должен отнимать у других от имени бессмертных предков,
так как и среди предков есть бессмертные и мертвые.
очевидно, ты догадался, что Игнатий Ниношвили,
Георгий Кучишвили, Котэ Капанели,
Валериан Гаприндашвили, Шалва Кармели и Тициан
— не твои предки.
позорно умирать от голода на земле Богородицы.
«Свадьба в Гурии» Шалвы Кикодзе создавалась не здесь.
«мать-Имеретия» — бедная старая женщина,
где-то вяжущая пряжу,
вспоминать ее хорошо только пируя за одним столом с дедами. —
с высокопарностью, с высокопарностью,
с высокопарностью,
теми словами, которых не знал Спиридон Мциришвили,
теми словами, которые плохо понимали Илья, Габриэль, батрачащий поэт.
ты родился неподалеку от потского элеватора.
ты родился у моря.
ты родился у Палиастоми, рядом с трупом бедного врача, рядом
с романтической шлюхой,
рядом с бульварным фотографом, в дешевой столовой, которая
кажется раем сегодня.
тебя убаюкивал шум плохо оборудованного
поезда, следующего по маршруту «Тбилиси — Поти»,
и шум этот сегодня поистине колыбельная
для бродячих групп полуголодающих.
во сне ты видел Толстого,
Шварцнеггера, Белля и немного Гарсию Лорку.
там, где не стреляют, уже нет твоей родины.
«отец, отец, дай немного денег и возможность шататься по миру»
и не забывай о дождливых кладбищах западной Грузии,
моем небе, которое всю жизнь стараются отнять у меня свои».
ты не говорил этого, ты не спишь, ты с ружьем наготове,
ты — таможенник.
1993
Американское
вот американские джинсы хороши.
вот американские консервы хороши.
вот американские машины хороши.
вот американские дороги хороши.
никуда не годится — американская мораль:
она уничтожает сны и мечты спящих под мостом
посредством скользящих по мосту на машинах.
в американских фильмах дождь идет только
где-то за окном.
в американских фильмах всегда побеждает добро,
в американских фильмах гражданская война красива.
в американских фильмах — ужасная музыка.
в американских фильмах с катастрофической силой
упало число курильщиков:
в американских фильмах много пьют только «плохие» —
хороши — американские музеи, банки, офисы.
хороши — американские гостиницы.
хороши — американские побережья.
хорош — американский флаг.
хорош — «American Express».
вот американские консервы хороши.
вот американские машины хороши.
вот американские дороги хороши.
никуда не годится — американская мораль:
она уничтожает сны и мечты спящих под мостом
посредством скользящих по мосту на машинах.
в американских фильмах дождь идет только
где-то за окном.
в американских фильмах всегда побеждает добро,
в американских фильмах гражданская война красива.
в американских фильмах — ужасная музыка.
в американских фильмах с катастрофической силой
упало число курильщиков:
в американских фильмах много пьют только «плохие» —
хороши — американские музеи, банки, офисы.
хороши — американские гостиницы.
хороши — американские побережья.
хорош — американский флаг.
хорош — «American Express».
1993
Ветреные летние ночи
A
теряю это желание — как ночи.
какая-то длинноносая девушка играючи
танцует на рельсах,
поезд погружается в нее — как в туман.
в этом поезде сидишь ты —
путешественник между лунами.
на бедной, сожженной земле, на которой
Кифер сделал надпись: «моя земля».
а о луне маленький Лука Цецхладзе сказал:
«Самолет оставил в небе большой свет,
улетев без него».
Дженни Холзер сказала — как бы между нами:
«освободите меня от моих желаний!».
летний ветер отливает серебром на крышах.
в то время, как мы пьем коньяк у чужого подъезда
и считаем, что выведенная на прогулку шотландскую овчарка — наша.
уличная панорама.
и счастье, запертое где-то за окном.
но я теряю это желание — как ночи,
ночи, полные бреда, ругани и проклятий,
в которых полностью теряется способность к речи
и остается только волчья шерсть лунного цвета
на летнем ветру,
прозрачный для поездов танцующий Пиноккио —
женщина
и старый машинист,
который должен провести поезд сквозь другое серебряное пламя.
теряю это желание — как ночи.
какая-то длинноносая девушка играючи
танцует на рельсах,
поезд погружается в нее — как в туман.
в этом поезде сидишь ты —
путешественник между лунами.
на бедной, сожженной земле, на которой
Кифер сделал надпись: «моя земля».
а о луне маленький Лука Цецхладзе сказал:
«Самолет оставил в небе большой свет,
улетев без него».
Дженни Холзер сказала — как бы между нами:
«освободите меня от моих желаний!».
летний ветер отливает серебром на крышах.
в то время, как мы пьем коньяк у чужого подъезда
и считаем, что выведенная на прогулку шотландскую овчарка — наша.
уличная панорама.
и счастье, запертое где-то за окном.
но я теряю это желание — как ночи,
ночи, полные бреда, ругани и проклятий,
в которых полностью теряется способность к речи
и остается только волчья шерсть лунного цвета
на летнем ветру,
прозрачный для поездов танцующий Пиноккио —
женщина
и старый машинист,
который должен провести поезд сквозь другое серебряное пламя.
1993
Ночная элегия
мама, когда меня зазывают,
чтобы в очередной раз оскорбить,
я думаю о том, что у нас в доме почти ничего нет,
что богатые и бедные молятся разным богам,
и что он, в чьей машине сидела та молодая женщина, украл мое счастье.
хотя она (та женщина) так же несносна
до своей старости, как и после нее.
а надо мной смеются какие-то кардиналы с ружьями, — когда
я говорю о Жан-Поле Рихтере или Деблине…
чтобы в очередной раз оскорбить,
я думаю о том, что у нас в доме почти ничего нет,
что богатые и бедные молятся разным богам,
и что он, в чьей машине сидела та молодая женщина, украл мое счастье.
хотя она (та женщина) так же несносна
до своей старости, как и после нее.
а надо мной смеются какие-то кардиналы с ружьями, — когда
я говорю о Жан-Поле Рихтере или Деблине…
1992
В красных волосах
я устал. твои красные волосы касаются моего черного пальто. я устал.
я могу испачкать зеркало зеленой краской или
подождать тебя на другой стороне моста.
старая книга летит и попадает мне прямо
в затылок,
когда цепляюсь за перила, и река подо мной — как
каменная мостовая — ложе злонравной смерти;
больные подражают ангелам и протягивают руки к окну, а настоящие ангелы, с керосиновыми лампами в руках, наблюдают за ними из того же окна.
птицы умирают на дне неба. я устал.
ты похожа на куклу.
я не трогаю зеркало — оно все равно лжет нам:
ты в нем не похожа на лошадь или цветок, и у тебя красные волосы.
дирижабли, птицы и дирижабли над ночными фонарями:
наши постели отливают серебром,
твой обнаженный живот, грудь и ноги
спят в одной из комнат.
дирижабли, птицы и дирижабли над ночными фонарями;
для чего он жил? для чего состарился? и откуда прощался с нами?
он похож на старого пса, заснувшего у могильного креста, и на меня,
зарывшегося головой в твои красные волосы.
я могу испачкать зеркало зеленой краской или
подождать тебя на другой стороне моста.
старая книга летит и попадает мне прямо
в затылок,
когда цепляюсь за перила, и река подо мной — как
каменная мостовая — ложе злонравной смерти;
больные подражают ангелам и протягивают руки к окну, а настоящие ангелы, с керосиновыми лампами в руках, наблюдают за ними из того же окна.
птицы умирают на дне неба. я устал.
ты похожа на куклу.
я не трогаю зеркало — оно все равно лжет нам:
ты в нем не похожа на лошадь или цветок, и у тебя красные волосы.
дирижабли, птицы и дирижабли над ночными фонарями:
наши постели отливают серебром,
твой обнаженный живот, грудь и ноги
спят в одной из комнат.
дирижабли, птицы и дирижабли над ночными фонарями;
для чего он жил? для чего состарился? и откуда прощался с нами?
он похож на старого пса, заснувшего у могильного креста, и на меня,
зарывшегося головой в твои красные волосы.
1985
Псалом
то, что я сегодня защищаю — мой пантеон,
в нем все мое бессилие и лишь поражение.
отец, поражение — единственный путь к тебе,
ты не улыбнешься, давая мне прощение, —
надеяться на это было бы дерзостью с моей стороны,
но, когда я овладевал чьей-то плотью
(всегда посредством обмана),
когда я женским проверял свое,
и постоянно чувствовал себя виноватым,
и кто-то поднимался со мной по темной лестнице
в подъезде со своим недорогим свитером
на моих плечах, —
как мы любили друг друга, —
я вижу также оставленный мной след в этой галерее мира, галерее,
которая вливается в общую неизведанность грязью молчаливой ветхости.
вижу свое умирание, превращающееся в ветхость,
видоизменившееся сожаление
о грустных встречах во сне:
отец, я горжусь, что я — твой сын,
где-то оступившийся и упавший,
не сожалеющий и не растерянный.
и я всегда должен был говорить то,
о чем молчат,
что несут без благодарности куда-то не за пределы одной, а всех дорог,
где снег, и боль, и рыдания улыбающихся сохранят
среди синих домов облик ночи
— для пришедших после нас.
хотя им и не следует много знать. —
но, — о, золото воспоминаний,
ясновидящие христианских катакомб —
ясновидящие будущих воспоминаний, будущей печали,
после вас — неужели же кто-нибудь мог понимать
— хотя бы то, к чему вы прорастали.
уже будучи здесь.
я вижу венки из потонувших в море голосов,
я вижу — расстающихся на мостах,
вижу рыдающих в разных комнатах,
вижу видящих сны и их прощание,
где-нибудь, в каком-то светлом доме,
мы все соберемся на ветру
и безлунной ночью будем ждать дня прощения.
в нем все мое бессилие и лишь поражение.
отец, поражение — единственный путь к тебе,
ты не улыбнешься, давая мне прощение, —
надеяться на это было бы дерзостью с моей стороны,
но, когда я овладевал чьей-то плотью
(всегда посредством обмана),
когда я женским проверял свое,
и постоянно чувствовал себя виноватым,
и кто-то поднимался со мной по темной лестнице
в подъезде со своим недорогим свитером
на моих плечах, —
как мы любили друг друга, —
я вижу также оставленный мной след в этой галерее мира, галерее,
которая вливается в общую неизведанность грязью молчаливой ветхости.
вижу свое умирание, превращающееся в ветхость,
видоизменившееся сожаление
о грустных встречах во сне:
отец, я горжусь, что я — твой сын,
где-то оступившийся и упавший,
не сожалеющий и не растерянный.
и я всегда должен был говорить то,
о чем молчат,
что несут без благодарности куда-то не за пределы одной, а всех дорог,
где снег, и боль, и рыдания улыбающихся сохранят
среди синих домов облик ночи
— для пришедших после нас.
хотя им и не следует много знать. —
но, — о, золото воспоминаний,
ясновидящие христианских катакомб —
ясновидящие будущих воспоминаний, будущей печали,
после вас — неужели же кто-нибудь мог понимать
— хотя бы то, к чему вы прорастали.
уже будучи здесь.
я вижу венки из потонувших в море голосов,
я вижу — расстающихся на мостах,
вижу рыдающих в разных комнатах,
вижу видящих сны и их прощание,
где-нибудь, в каком-то светлом доме,
мы все соберемся на ветру
и безлунной ночью будем ждать дня прощения.
1988
Ночь, не подлежащая реставрации
они не являются: ни чернорабочими, ни карликами,
ни людьми из «Моссад»,
ни пьяницами, ни олимпийцами, ни цензорами,
ни операторами, ни брокерами, ни таксистами.
ну и что.
ну и что, что их убивают.
ну и что, что они улыбаются друг другу.
ну и что, что играют на музыкальных инструментах.
ну и что, что играют в игры.
ну и что, что занимаются разглядыванием.
ну и что, что едят, ну и что, что просыпаются.
за пределами не подлежащих реставрации ночей.
с розовым кораблем из фарфора на фоне нарисованных облаков.
поэты-декаденты сочиняют манерные кончины
намного раньше этих событий.
там, где встречаются и расстаются друг с другом:
брокеры, таксисты и призраки.
потому что никому не нужны спящие
темно-фиолетовые обезьяны.
никому не нужны ваши информационные программы.
никому не нужны ваши комментарии, ваша забота,
ваша заинтересованность,
ваш голос.
потому что:
это асоциально и аморально.
это абсурдно и подозрительно.
это угнетает. это бездарно.
это неоправданно, это уродливо, это просто.
тебе
приснились все газеты, которые ты когда-либо читал.
тебе
приснились все твои завтраки.
ни людьми из «Моссад»,
ни пьяницами, ни олимпийцами, ни цензорами,
ни операторами, ни брокерами, ни таксистами.
ну и что.
ну и что, что их убивают.
ну и что, что они улыбаются друг другу.
ну и что, что играют на музыкальных инструментах.
ну и что, что играют в игры.
ну и что, что занимаются разглядыванием.
ну и что, что едят, ну и что, что просыпаются.
за пределами не подлежащих реставрации ночей.
с розовым кораблем из фарфора на фоне нарисованных облаков.
поэты-декаденты сочиняют манерные кончины
намного раньше этих событий.
там, где встречаются и расстаются друг с другом:
брокеры, таксисты и призраки.
потому что никому не нужны спящие
темно-фиолетовые обезьяны.
никому не нужны ваши информационные программы.
никому не нужны ваши комментарии, ваша забота,
ваша заинтересованность,
ваш голос.
потому что:
это асоциально и аморально.
это абсурдно и подозрительно.
это угнетает. это бездарно.
это неоправданно, это уродливо, это просто.
тебе
приснились все газеты, которые ты когда-либо читал.
тебе
приснились все твои завтраки.
1992
* * *
среди нас:
у кого-то есть время ходить в дом кино на фильмы Жан-Люка Годара.
среди нас:
у кого-то есть деньги покупать французский каталог ретроспективы
фильмов Жан-Люка Годара.
среди нас:
кто-то живет без малейших проблем и потому
жалеет уличных собак.
среди нас:
кто-то так богат, что пьет водку на улице.
среди нас:
все они так наивны,
что думают, будто уже не живут в этом городе.
среди нас:
все все знают.
у кого-то есть время ходить в дом кино на фильмы Жан-Люка Годара.
среди нас:
у кого-то есть деньги покупать французский каталог ретроспективы
фильмов Жан-Люка Годара.
среди нас:
кто-то живет без малейших проблем и потому
жалеет уличных собак.
среди нас:
кто-то так богат, что пьет водку на улице.
среди нас:
все они так наивны,
что думают, будто уже не живут в этом городе.
среди нас:
все все знают.
1993
Перевела с грузинского Анна ГРИГ
Перевела с грузинского Анна ГРИГ