Проработав несколько лет в газетах и туризме, я устал. Бесконечные интервью, постоянные переезды, бессонные ночи… А тут верный друг-налоговик Санек Саньков предложил мне по блату место заместителя исполнительного директора Издательского Дома "Центр-округ" по связям с общественностью или пресс-секретаря. Санек Саньков как видный мытарь имел какое-то влияние на генерального директора этой компании… И я согласился.
Исполнительного директора звали Вячеслав Сергеевич Арсеньев.
Уже при первой встрече на работе Вячеслав Сергеевич, включив во всю мощь гигантский телевизор, пододвинулся ко мне поближе и устрашающим тоном, каким-то зловещим шепотом (так что я чуть заикаться не начал) произнес:
— А я много о вас слышал... В основном хорошего. Сразу же хочу предупредить вас — говорите здесь только по делу. Не будьте ежиком... Нас подслушивают.
Я испуганно обернулся по сторонам.
А Вячеслав Сергеевич показал рукой на потолок:
— Жучки. Но ничего, если что-то надо сообщить — пишите мне на бумаге, потом сжигайте, либо говорите при включенном телевизоре. Вот как я сейчас.
Так началась моя работа в Издательском Доме, где я стал заместителем исполнительного директора по связям с общественностью.
Делали мы все — видеоролики и растяжки над улицами, рекламные проспекты и WEB-сайты, наклейки для бутылок и снежные городки для преуспевающих бизнесменов, и, конечно, искали рекламу для изданий, которые выпускал ИД "Центр-округ".
Очень много мы размещали заказных статей в газетах — у нас было достаточное число штатных журналистов, с которыми мы сотрудничали. Они писали то, что мы (точнее, наши клиенты) хотели — мы им платили. Деньги (черный нал) передавали в конвертах. Никаких подписанных договоров, никаких расписок, а все работало отлаженно, точно канализация.
Основную работу выполняли наши сотрудники (сотрудницы), которых было человек пятнадцать-двадцать. Гонял их Слава как сидоровых коз, заставляя приходить на работу к десяти, а уходить к ночи.
На меня это почему-то не распространялось. То ли Слава очень уважал (побаивался?) злобного налоговика Санькова, а я как-никак был его протеже, то ли еще почему.
Поначалу я и вовсе не часто ходил на работу. У меня было два замечательных подчиненных — тишайшая многодетная мать Оля Савлова (она работала весьма успешно с физическими лицами) и человек по фамилии — не выдумываю! — Паразитов, который вкалывал как настоящий корчагинец. Тащил рекламы он столько, сколько не тащил весь коллектив. Я только рапортовал. По вечерам нужно было сбрасывать информацию на Славин пейджер, сколько заработано за день денег. Кто конкретно зарабатывал деньги — я или неутомимый Паразитов — мудрого Арсеньева не интересовало. Короче говоря, я только спал, ходил с Настей гулять во двор и в зоопарк, писал стихи да смотрел телевизор, удивляясь тому, что геройскую фамилию Паразитов Господь дал не мне.
Но все хорошее имеет ужасный недостаток. Все хорошее, к сожалению, заканчивается на удивление быстро.
Бдительный Арсеньев заподозрил бедного Паразитова в том, что он не рекламный агент, а похуже...
— Почему он тащит в контору столько денег? Кто на него работает? Почему фирмы, которые он "окучивает", все сплошь иностранные? Дело ясное — резидент!
Такие речи однажды обрушились на мою неподготовленную голову. Я не знал, как парировать. И даже, каюсь, сам потихоньку начинал верить в то, что мой милый подчиненный, худенький, сгорбленный Николай Александрович Паразитов и в самом деле агент, а то и резидент какой-то зловещей иностранной разведки, может быть, даже беспощадного Моссада.
Хотя надо заметить, сам Николай Александрович в частных беседах со мной не раз утверждал, что он старинного дворянского рода, проявившего себя достойно в служении отчизне. И при этом просил обратить внимание на то, как его зовут, каковы его имя и отчество…
Дворянского шпиона (или шпионского дворянина) Паразитова уволили. Слава Богу, хоть не расстреляли. Легкая моя жизнь закончилась. И я вынужден был начать ходить на работу. Мне даже поставили рабочий стол, причем, как ни странно, в кабинете самого Арсеньева.
Все-таки я, как-никак, числился его замом.
Я стал ходить на работу, но не знал, что делать? Поначалу я обзвонил всех своих подруг и друзей, потом пристрастился к играм на компьютере, потом мы стали со Славой общаться.
Моя работа, как я сам определил, начала заключаться в беседах со Славой и  в  п р и с у т с т в и и  на его переговорах с клиентами. На переговорах я, видимо, выполнял функцию благодарной публики. Должен был либо внимать, либо аплодировать. И главное — ...ничего не говорить.
Иногда (очень редко) он поручал мне различные сложные операции — дать взятку журналисту, чтобы тот написал (и напечатал) правильную статью о том или ином нашем клиенте, придумать какой-нибудь слоган…
Я выполнял все поручения весьма прилежно — потерять столь непыльную работу не хотелось.
А беседы с клиентами происходили разные.
Например. Зашел к нам какой-то бизнесмен, директор фирмы, попросил скидки на фирменные издания "Центр-округа".
А Славик в ответ:
— Я в бизнесе пять (иногда он говорил — восемь!) лет. Знаю все законы. Вот вы хотите скидки. А ведь это неправильно. Это чересчур. Объясню! Я вам не ежик, я работал с Артемом Тарасюком. Помните такого крутого бизнесмена? Знаете, весь первый состав его команды (когда он свои первоначальные капиталы сделал) просто расстреляли — свидетелей убирали. Посредников. Они много знали. Кто убрал — не скажу. Это секрет. Но дело-то не в том. А в том, что если я дам вам скидки, тогда я буду не просто свидетелем, я буду соучастником... Нет-нет, и не просите — не дам, что я вам ежик, что ли.
Или другой пример.
Пришел ко мне (просто поговорить) некий Алексей Шуриков. Он политик, философ, борец за идеи (они у него разные).
Пришел и, естественно, начал рассуждать о смысле жизни, о том, что наши официальные политики и философы до сих пор не выработали новой национальной идеи. А он, Шуриков, выработал.
Слава и тут спуску не дал:
— О чем это вы, Алексей? О политике? Я вам не помогу, я вам не ежик. Политика — дело опасное. Я не хочу свою голову подставлять. И тебе, Женя, не разрешаю, что ты ежик, что ли. Я рекламировать вас, Алексей, не буду.
Чуть бедного Шурикова не выгнал.
Все бы ничего, ходил бы я на работу да и слушал Славины истории, но дело в том, что моя подруга Наташка Белянкина (мы как-то с ней быстро нашли общий язык в "Центр-округе") стала фактически начальницей Арсеньева. Раньше-то она командовала рекламной службой только одного из журналов ИД, а тут ее взяли да и нежданно повысили, сделали командующей всей многочисленной армии рекламных деятелей нашего Издательского Дома, т.е. назначили заместителем Генерального директора Сергея Гивиевича Цобелия (человека из космических буржуинских иерархий).
Фактически сразу после этого назначения Наташа и Слава поругались основательно. Ну и мне как приятелю Белянкиной (Слава это знал) перепало на орехи.
На следующий день Арсеньев издал приказ о каре за гипотетическое разглашение коммерческой тайны, а меня пересадил в другую комнату.
Вечером он мне позвонил:
— Старик, ты знаешь, конечно, почему я тебя пересадил. А вдруг ты что-то лишнего своей подруге про меня расскажешь? Да и little-проблемка тут возникла. Твоя рекламная агентесса Оля Савлова отправила, не имея на то права, счет фирме "Дьявол электроникс" за своей подписью. Белянкина это просекла. Говорит, что это форменный бардак (это и в самом деле бардак!). Но фишка в том, что деньги к нам уже пришли (почему-то без НДСа). Белянкина орет, что это ее заказчик, а Савлова, мол, просто сумасшедшая. Я-то убежден, что это заговор, понимаешь, за-го-вор. Заговор Белянкиной и Савловой против меня. А я что им ежик, что ли? Белянкина специально подставила Ольгу, отстегнула ей две тыщи "гринов", а сама слупила десятку (такова сумма НДСа) с "Дьявол электроникс". Таким образом она заработала бабки и мне насолила. Убила двух зайцев. Но я ей не ежик, тоже мне ежиков нашла. Честно говоря, я сначала подумал, что это ты все подстроил, но потом поразмыслил — тебе конфликт со мной вроде не нужен. Так что пиши служебную записку. Мол, про "Дьявол электроникс" Савлова тебе ничего не говорила. И не обижайся. Я к тебе по-прежнему отношусь хорошо.
Служебную записку я написал.
Через некоторое время вся эта ситуация мирно разрешилась.
Оля Савлова просто перешла на другую работу. И все грехи благополучно списали на нее.
А со Славой я проработал еще довольно долго.
Многое что узнал. Страшная жизнь вокруг, страшная. Все друг за другом следят, все прослушивается. Прямо как в стихотворении поэта Евтушенко: "Спешат шпионы-делегаты на мировой шпионский съезд, висят призывные плакаты — кто не шпионит, тот не ест!"
Однако нужно отдать должное Арсеньеву, он давал мне главное — свободу. Я мог запросто неделями отсутствовать на службе. Арсеньев этому, по-моему, даже радовался — пользы от меня в конторе, действительно, не было никакой. Когда я не ходил на работу — играл с Настюшкой, учил ее письму и грамоте (она учиться не хотела, но все время требовала, грозно насупив брови: "Папка, книжку читай!"), и я, конечно, читал, показывал ей старые диафильмы, которые раньше мне показывали родители. Каждую неделю мы ходили в зоопарк (от нас до него двадцать минут пешком). Обычно я сажал дочку на шею, держал ее за ноги, так мы и шли. Наташа по дороге покупала нам мороженое.
Наташа, после того, как я стал хорошо зарабатывать, преподавать стала меньше, давала частные уроки русского языка примерно два-три раза в неделю. В основном готовила абитуриентов к поступлению в ВУЗы.
В общем, хороший у меня был начальник Арсеньев — давал мне жить.
Однажды я, с его согласия, оказался в Америке.

…Есть в Москве такая организация — "Дружба сильных". Занимается она тем, что устраивает профессиональные обмены между людьми из разных сфер. Подобрали мне в этой организации представителя журналистского мира Америки.
Правда, оказался этот человек не вполне журналистом — оказался он  и з д а т е л е м  газеты, то бишь крутым, матерым капиталистом.
По условиям "Дружбы сильных" нужно сначала принять гостя в своей квартире, иначе сам никуда не поедешь. Две недели здесь — две недели в Штатах.
Я принять-то был не против. Но квартиру тогда, в 1996 году, мы имели совсем небольшую: девятнадцать квадратов метров…
Все-таки рискнули — Наташа и Настя уехали в Кубиковск (они как раз туда собирались), а я принял диковинного гостя.
Американец приехал с тремя набитыми непонятно чем чемоданами. Невысокий, плотный, загорелый. Боб. Сорок два года. Улыбка, белоснежная сорочка, fine, fine. Я его поселил на крошечный второй этажик (на антресоли) — сам он туда почему-то попросился.
Началась наша совместная жизнь. Боб (или Баб, так он просил, чтобы я его называл) многого не понимал в нашей действительности.
...Соседи по обыкновению "квасили". И вели коллективный образ жизни. Набивалось в соседней сто десятой квартире до пяти-десяти человек. Товарищи разных (кажется) полов выпивали и днем, и ночью.
В день приезда Боба соседи традиций не нарушили — выпивали. Как всегда, весьма основательно. Многие часам к трем ночи "отрубились", то есть утихомирились. Один же (скорей всего, хозяин квартиры, бывший подполковник С/A Сан Саныч, я их всех уже по голосам научился определять) все никак не угомонялся. Он подходил к другому товарищу, шпынял того — сонного! — ногой и вопил: "Я хочу спать, чего разлегся, падла?!"
Эта фраза звучала монотонно в течение нескольких часов.
Под утро интеллигентный Боб робко поинтересовался: "Евгений, о чем говорят соседи?" Я сказал правду: "Один твердит другому, что очень хочет спать!"
— Странно, — вздохнул Боб, — я тоже хочу спать!
Мы с Бобом вели постоянные разговоры о судьбах России и Америки, о женщинах и мужчинах, о детях и стариках, обо всем (все-таки английскому меня во ВНИ обучили, точно шпиона-нелегала, неплохо). Говорили мы даже о философских материях. Боб стал уважительно называть меня философом.
Когда на следующий день соседи опять начали выпивать и громко выражать свои чувства, я элегантно пояснил Бобу, что они приступили к философским диспутам.
— Понимаю, — сказал Боб, — у вас вообще страна философов!
Улыбчивый издатель Боб, надо сказать, оказался, в принципе, неприхотливым парнем. Ел то же, что и я, — картошку, колбасу, сосиски. И, видимо, сам удивлялся тому, что еще жив. Я в общем-то смутно догадывался, что там, на Родине, в США, Боб ест иные продукты, более, что ли, качественные. Поэтому дважды от щедрот своих я покупал ему пиццу.
Часто к нам приходили мои друзья.
Как-то завалился среди ночи скандальный молодой журналист Валерка Кирков из "Комсомольской правды" с товарищем Пашей, мужчиной неопределенного возраста. Оба находились в состоянии сильного алкогольного опьянения, но в силу большого профессионализма держались бодро.
— Ребята, — предложил Валерка, — прем по девочкам. Я плачу!
Я начал отговаривать Валерку и Пашу, стал подливать им чайку, подкладывать печеньица.
Ребята не сдавались. Очень хотели идти по девочкам и приобщить Бобыча (так Валерка тут же стал называть американца) к "высотам российской цивилизации".
Раздался очередной звонок в дверь. Это вошла Аня, наша соседка с четвертого этажа, сильно пьющая дама лет шестидесяти пяти. Она и раньше заходила сотню-другую занять, а сейчас, видимо, узнав, что мои уехали, хотела, как я понимаю, "раскрутить" меня и на более серьезные суммы.
Увидев меня, Боба, Валерку и Пашу, Аня не растерялась.
— Мальчики, — четко выговорила она, — есть пивко. Примите на грудь? Подтягивайтесь ко мне, у меня там и кресла найдутся.
Кирков и Паша, счастливые от своей мужской неотразимости, пошли наверх.
Наш совместный поход по девочкам не удался. Я отказался и Боба, разумеется, не пустил. Но Валерка и Паша были пристроены. И довольны.
Была у Боба возможность знакомиться с девушками и более юного возраста. Каждая из них, правда, требовала от меня, чтобы я знакомил с холеным американцем только ее. Но что делать — у меня довольно много знакомых незамужних барышень, в основном с работы.
Боб шел на знакомства охотно, приглашал (на словах) всех в ресторан. Обещал перезвонить, назначить конкретную встречу.
Пришлось ему ненавязчиво рассказать про наши цены. Я опять-таки сказал правду.
— За стольник "баксов", — огорошил я наивного американца, — у нас в самом заурядном ресторане можно посидеть в лучшем случае вдвоем. Немного выпить и закусить. Без роскоши.
Боб оказался в шоке. По его словам, в их городке (Мейсвил, штат Кентукки) за двадцатку можно накормить в ресторане компанию из пяти человек, если не больше.
Так что в итоге в московском ресторане мы за все время визита Боба не побывали ни разу.
…Через две недели Боб уехал. И напечатал в своей газете "Независимый лидер" статью под названием "Путешествие в Россию". Статья начиналась словами: "Господи, какое счастье, что я родился в Америке!.."
Я, честно говоря, даже расстроился. Может быть, я его плохо принял?
Ответный визит Бобу я нанес спустя три месяца. Арсеньев меня легко и как-то радостно (что, признаюсь, было немного обидно!) отпустил на пару недель и даже денег пообещал из зарплаты не вычитать. Наташа с Настей попросили, чтобы я привез им американских конфет и, если получится, ноутбук.
В двухэтажном, тридцативосьмикомнатном доме Боба мне было выделено пять...
Я представил, что он чувствовал в нашем московском жилище.
Программа оказалась очень насыщенной.
Первым делом Боб привел меня в магазин к своему другу Карлучо и купил мне почти полный комплект не слишком изысканной американской одежды. Джинсы, майку и бейсболку. Еще он купил мне вельветовый костюм. Я не сопротивлялся. Ну, в самом деле: дают — бери.
Потом Боб стал знакомить меня со своими родственниками. Неожиданно самый повышенный интерес ко мне проявили родители его герл-френд Мисси. Ее папа сразу пригласил к себе на завод, где он доблестно трудился инженером.
Приехали на завод. Работали там в основном негры, или, как принято говорить в США, афро-американцы. За десять тысяч долларов в год. Воняло — какой-то удушающей гарью! — на заводе хуже, чем в квартире у моего соседа Сан Саныча, когда он уходил в месячный запой.
Папа Мисси начал пространную производственную экскурсию, точно уговаривая меня устроиться на работу к ним на предприятие. Долго говорил о трудовых успехах заводчан, о том, что станки здесь самые современные, а некоторые даже из России.
После последней фразы он довольно посмотрел на меня, видимо, рассчитывая, что я как-то одобрю его речь. Но чувства патриотизма и благодарности во мне промолчали, как немые, полагаю, просто потому, что уже примерно через полчаса экскурсии у меня заболела голова. Через два часа мне стало плохо.
Виду я, конечно, не подал, однако захотел вступить в Коммунистическую партию США, чтобы защищать бедных афро-американцев.
Самое прекрасное в экскурсии было то, что она закончилась.
На прощание папа Мисси Билл подарил мне спортивную маечку.
Вечером того же дня Боб повез меня к своему другому другу, Фрэнку, который трудился, к моему ужасу, в шахте.
Мы надели металлические каски и под жутковатый вой стремительного хароновского лифта спустились в забой.
Там я, точно Хрущев или Кеннеди, стал разговаривать с рабочими, тупо и наивно спрашивая их:
— Легко ли вам работается?
Рабочие почему-то отвечали, что легко. Поскольку за деньги. И за хорошие. Зарплата рабочих в шахте составляла тридцать пять тысяч долларов в год — для середины девяностых это неплохо.
Вскоре мне опять стало плохо, и я подумал: как хорошо, что я не шахтер. Даже американский.
…Отдыхал я, когда хозяева уходили из дома — Мисси в университет, а Боб на работу, в редакцию единственной в их десятитысячном городке газеты под гордым названием "Независимый лидер".
Для меня начинался праздник. Как ни странно, я успел оценить незамысловатую, но очень, по-моему, вкусную американскую еду — разные булочки, гамбургеры, мороженое в коробках... Холодильник находился полностью в моем распоряжении. Я набивал немудреной, вредной и калорийной, но соблазнительной пищей свой непритязательный желудок и потихоньку начинал любить Америку, хотя с трудом понимал, что же я здесь делаю и зачем нужно, чтобы я лазил в забой или ходил на экскурсию на завод.
Однажды вечером я попросил у Боба разрешения позвонить домой. Он разрешил. Я услышал Наташу и Настю.
Наташа сказала:
— Папка, а мы скучаем… Ты где? Возвращайся скорее!
Я вдруг мучительно остро осознал, как хочу домой, как тяжко мне без жены и дочки. Купив им американских конфет и ноутбук за пятьсот "баксов", я стал считать часы до возвращения в Москву.
Однако мои странные каникулы продолжались. И не без приятных неожиданностей. Губернатор штата мистер Твистер неожиданно принял решение вручить всей нашей "сильно-дружной" делегации звание почетных граждан штата. Я позвонил по этому поводу Жене Чернявской в Нью-Йорк (перед отъездом я взял ее телефончик у Леньки Ерошкина) и похвастался.
Она сказала:
— В Америке такого звания добиваются годами. Да, ты настоящий проходимец…
Видимо, так она порадовалась за мой выдающийся успех. Больше мы с ней толком ни о чем не поговорили, я только понял, что она сидит на вэлфере и, как обычно, ничего не делает.
По вечерам мы с Бобом и Мисси пили в пабах пиво, ужинали в уютных недорогих ресторанчиках. В уикенды ловили рыбу на ферме Джека, родного брата Боба. Джек научил меня пользоваться спиннингом. Но я все равно ничего не поймал.
Когда я оставался один, я либо поглощал американскую пищу, либо предавался акту созерцания обычной кентуккийской природы. Из окна дома была видна огромная, как Волга, река Охайо, а также много берез. Я с удивлением обнаружил, что березы в Кентукки точно такие же, как у нас в России. Существовало только одно наглое различие. В Америке они почему-то назывались — "берч".
…Однажды мы съездили с Бобом к его знакомому фермеру. Фермер уделил нам не много внимания, так как был сильно занят.
— Я работаю двадцать часов в сутки, — напугал меня он. — Не отдыхаю, не путешествую. В Нью-Йорке не был ни разу.
Зато он нам разрешил покататься на его лошадках. Я уселся на маленького пони, похожего на ослика, и поскакал по бескрайним фермерским лужайкам, точно Чапаев на буржуазию. Через пять минут мой пони-ослик устал, я слез с него, и мы с Бобом стали пить пиво.
Через две недели ответный визит тривиально закончился. Мы тепло простились с Бобом, и я благополучно вернулся на историческую Родину.
Диплом почетного гражданина штата Кентукки я повесил в туалете.
Наташа сказала, что я превратился в крутого. И очень благодарила за ноутбук — у нее впервые был собственный компьютер.