Когда напрыгнут вдруг грехи,
Тогда я и пишу стихи.
Сказать вам — из какого сора?
Из слез, печали и позора!

Лист облетает, жизнь итожа,
Но ты, старушка, не спеши.
Смотри-ка, день какой погожий,
Как хулиганят малыши!

Когда же мой придет, последний,
Ничем себе не помогу
И, словно этот дуб столетний,
Вот так и рухну на бегу!

Живу я вроде начеку,
Граната под рукой,
Но вдруг — ударит кто в боку,
Нарушив мой покой!

А после — в голову пальнет,
В боль моего бедра,

И бабка больше не уснет
До самого утра.

Да кто ж ты, думаю, шельмец,
Бандит и подлюган?
Ведь я достану, наконец,
Свой именной наган.

И расстреляю в пух и прах,
Гранатой разорву,
Пошлю, как говорится, нах
И руки оторву!

Влетают в форточку снега,
Мне темя серебря…
Я вижу в зеркале врага,
Я вижу в нем — себя.

Я помню все, что было в сорок пятом,
В пятидесятом было что году,
А во вчера, печальном и распятом,
Себя уже порою не найду.

Одна надежда — русские поэты
Меня от сумасшествия спасут.
Напомнят все — и это, и вот это,
Проводят старую на Божий суд.

Тогда-то я и вспомню все, что было,
Что не желаю помнить и боюсь —
Как плакала под бревнами кобыла,
Как у сыночка оборвался пульс,

Как жалила людей я грешным словом,
Как после заливалася слезьми…
Я, Господи, на все уже готова,
Хоть Ты меня куда-нибудь возьми!

Над головой старушки солнце,
А в голове старушки — птички.
Вот я присяду у оконца,
Достану из кармана спички.

Плесну в стакан, хотя бы двести,
Ведь я живу, хоть это странно.
Рассказывают что-то «Вести»,
Достану спички из кармана.

Вы так и знайте, что однажды
Сожгу я эту богадельню!
А стариков, моих сограждан,
В лесу укрою, под метелью.

У костерка мы сядем кругом
И поглядим в родные очи,
И попрощаемся друг с другом —
В преддверии спокойной ночи.

Под белым саваном пушистым
Застынем старческим парадом.
Над нами небо будет чистым,
И будут белки прыгать рядом.

Сто человек — как в Лету канут,
Нас ветками прикроют ели…
А если «Вести» вдруг нагрянут,
Скажите им, что мы сгорели.

Вот уверяют, что — негодник,
Что попирается закон,
А я, как доедаю полдник,
Все думаю: ну, как там он?

Кто в холостяцкой той квартире
Ему сварганит бутерброд?
Расскажет — что творится в мире,
И как там русский наш народ?

Кто слово ласковое молвит:
«О чем задумался, дружок?»
И на работу приготовит
Ему с капустой пирожок?

Вот вроде скрипнула калитка —
В такой ответственный момент…
— Ну, здравствуй, что ли, бабка Лидка!
— Привет, товарищ президент!

На плечи взобралась усталость,
Уже не мягко, не любя.
Привет тебе, подруга старость,
Глаза б не видели тебя!

А за окном кричат мамаши:
«Домой пора! Пора домой!»
И мне рукою кто-то машет,
Не Ты ли это, Боже мой?..

Россию вновь покрыл великий снег.
Я у окна сижу, и так спокойно
Мне этой ночью, и нигде не больно,
Ведь я давно замыслила побег.

За стенкой спят хозяева мои,
Хорошие, заботливые люди,
А я пью чай и думаю о чуде —
О том, как оторваться от земли.

Вот первый человек прошел в ночи
И словно растворился в этом снеге.
Чудачка, не грусти о человеке,
Не вспоминай, не думай, не ищи.

Когда веселая бабуля
В плацкарту тесную вползет,
Тотчас подсядет к ней дедуля
И рюмку полную нальет.

И заведет свою шарманку —
Про то, как был вооружен,
Как бил он уток спозаранку,
И сколько было этих жен.

Бутылка первая… Вторая…
Уж дед под лавкою лежит,
И только бабка, не мигая,
В окно полночное глядит.

Спят пассажиры, проводница,
И старая не прячет слез…
Ведь за стеклом — родные лица,
Под стук колес, под стук колес.

Увидела странных людей —
С помадой на бледных губах.
Похожи они на глядей,
Хотя, между прочим, в штанах.

А мимо, скрипя сапогом, —
Шаги их совсем нелегки! —
С понятным таким матерком
Простые прошли мужики.

И бабы глядели им вслед,
А после полезли в вагон.
Гляжу — а глядей уже нет,
Во тьме растворился перрон.

Я в зеркало глядеть
Стараюсь очень редко.
Чего в него глядеть?
Что в нем увижу я?

Давно приколки нет,
Торчит в башке прищепка.
Так и живет, мой друг,
Красавица твоя.

Когда ощерю вдруг
Десну свою стальную
И замахнусь ножом
На старое чело,

Хоть ты меня пойми —
Ведь это я тоскую,
И больше — ничего,
И больше — ничего…

Пай-девочкой не была,
И пьянки, и драки — в радость.
Мне пенсию власть дала,
Теперь прожигаю старость —

Как ватник, почти насквозь,
Прожгла моя сигарета,
Как мозг прожигал допрос,
Как небо прожгла комета.

Не жалко мне эту плоть,
Жива, не жива — не важно.
Вот только бы мой Господь
Меня пожалел однажды.

Пай-девочкой не была,
Пай-бабкою — не успею.
Куда попадет душа —
И думать о том не смею.

Когда начнут нас резать,
Что будем делать мы?
Господи, обещаю — трезвой
Стоять посреди зимы.

Потом кресты посрубают
И спустят гладких собак.
Господи, ведь так не бывает,
Но будет именно так!

Мы за руки тут возьмемся,
Молитву Тебе пропоем,
И в небо взовьемся —
Как ласточки летним днем.

Не злодей, не агент пресловутый,
Эдик, в общем, — простой человек.
Да, маленечко он чеканутый,
Как и все в этот чокнутый век.

И шифровка ему не по нраву,
И вербовка — как острая плеть.
Но шпионскую эту отраву
Не намерен отныне терпеть!

Он приехал на родину нашу
И на снежных просторах — исчез.
Ест, наверное, гречневу кашу
И за пазухой держит обрез.

Хоть и жутко порой, но красиво
Проживает наш русский народ.
Потому и приехал в Россию,
Что его здесь никто не убьет.

Пусть враги когти длинные точат,
Но не выкрасть парнишку врагам,
Ведь его близорукие очи
Видят все, господа и мадам!

Хоть нет уже былой сноровки,
Жизнь не меняю по рублю.
Живу от бани до столовки,
«Боярышник» упорно пью.

Со мной бомжи мои — скитальцы
Подохнуть не дают с тоски.
До плеч не расправляют пальцы,
Хотя живут не «по-людски».

Мы ночью сядем у ограды
И смотрим, смотрим на кресты.
И как же, Господи, мы рады,
Что с нами где-то рядом Ты!

И дома нет, сгорел мой дом,
Нет, в общем, ни хрена.
Есть в переулке за углом
Кирпичная стена.

Моя стена всегда со мной,
Она, как я, стара.
Я прижимаюсь к ней спиной
И греюсь у костра.

На ней записки я пишу
Товарищам своим,
А также рифмами грешу,
Когда упьюся в дым.

Под ней и лягу наконец
Я на исходе дня,
Когда какой-нибудь стервец
Распишет вдруг меня.

И в этот предпоследний миг
Увижу на стене:
Николы Чудотворца лик!
Он улыбнется мне.

Он улыбнется не в бреду,
Он для меня — живой…
Иконка бьется на ветру,
Приклеенная мной.

Когда отправишься в Москву,
В рисковый долгий путь,
Свои деньжата не забудь
К рейтузам пристегнуть.

Но не снаружи — изнутри,
Чтоб вражия рука
Их не смогла на раз-два-три
Стянуть наверняка.

Резинку затяни узлом,
Терпи и не робей,
А то ведь не вернешь потом
Мозолистых рублей.

На пузе свой оставят след,
Но не пускай слезу:
Рейтузы сберегут от бед —
Со штрипками внизу!

Она кричала мне, икая:
«Да церковь ваша — растакая!»
И я горела, как в огне,
Ни мертвая и ни живая,
Но «розочку» в руке сжимая,
А что же оставалось мне!

Пьянчуги местные молчали,
Но в сердце не было печали,
На темя опустилась мгла.
Стекло хрустело под ногами,
И смерть вставала между нами,
И снег был серым, как зола.

Торчали космы из-под шапок
У перебравших вечно бабок,
Вздымались грозные слова…
Наутро я глаза открыла
И вижу — Господи, помилуй! —
Подружка старая — жива.