В этом маленьком лиссабонском кабаке
прокуренном до молочного тумана
и полном рокота голосов
так просто и одиноко
сидеть на деревянном стуле
за квадратным столиком
обшарпанность которого полуприкрыта
красной скатеркой.

За столом справа вульгарная крашеная блондинка
в длинном черном балахоне
неспешно допивает бокал красного
и быстрыми затяжками докуривает сигариллу.
Грим на лице как тяжелая маска.
Глаза неровно обведены черным.

«Руки тряслись с адского похмелья
когда рисовала лицо», —
негромко говорит она
перехватив мой взгляд.

«Бывает…», — улыбаюсь я.

«Слишком часто.
Так долго не протянуть.
Пора. Мой гитарист пришел».

Она берет со стула черный
как мне сначала показалось плащ
однако это шаль
в которую женщина закутывается до пят.
Несколько шагов до низких подмостков.
Выпрямляется спина
откидывается назад голова
с белыми кудрями
и на сцену ступает Королева
чей голос накрывает
замолкающий зал
волною крепкого прибоя:

«О, моя нежная Земля
На лодке снова в море ухожу,
Работа ждет,
Любовь моя…»

Откуда эти соленые брызги
на моих равнодушных щеках?..

На старой винодельне
в десяти километрах
от Тосканы
синьор Лоренцо
восьмидесяти лет
с явными признаками
былой красоты
в широких плечах
гордой осанке
и седых кудрях
с блаженством
на загорелом лице
водит нас
по угодьям.

Играя
смуглыми руками
темными глазами
быстрой речью
рассказывает
рассказывает
рассказывает
о своем винограднике
тайнах вина
и состязаниях
в перекатывании
бочек
на городской площади
в последнее
воскресенье августа.

Гид едва успевает переводить
но этого и не требуется.
Отхожу в сторону
от нашей группы
обозреть владения
старого синьора
залитые благодатным
вечерним солнцем
и подумать о том
какова доля ангела
в моем стремлении
вернуться к тебе
и не отпускать никогда…
___

Вторую неделю лицезреть
стройные ряды
темнолистных олив
словно вытянутые по линейке
невыносимо до мигрени.

Для чего создан этот рай
с лазурными небесами
не знающими дождя
раскинутыми как руки
над золотом полей
и круглыми стогами сена?

Только для того чтобы
часами стоять у окна
крохотного дома
притулившегося на склоне
изумрудного холма.

И смешивать взглядом
буйные масляные краски
тосканского лета
вытесняя из памяти
ангельскую жемчужно-серую
акварель
нашего прощального утра.

Первые три дня Рим пугает своим величием.
За неделю привыкаешь жить и двигаться
в этих монументальных декорациях
под несмолкающие аплодисменты мотороллеров.

На пару с молоденьким гидом
пью утренний кофе в домашнем кафе
за столиком в красную клетку.
Фонтанчик неподалеку полуразрушен
дельфин на руках у ребенка
покрыт вековыми морщинами трещин
однако исправно и весело
исторгает струйки воды.

За соседним столиком пара пожилых римлян
приветливо наблюдает за мной.
Совещаются. Она лезет в ковровую сумочку
достает что-то
тряся головою в сизых кудрях
и передает старику.

Тот неуклюже подходит
оправляя темный пиджак
и одергивая светлые брюки.
Подает мне монетку крупной рукой.
— gettare nella fontana di tornare qui da solo,
senza tristezza…
говорит
улыбаясь в седые усы
и уходит к супруге.

Раскрываю ладонь.
Десять чентезимо тридцатого года
коричневые как шкурка каштана.
— Что он сказал,
Джакомо?
Голос гида звучит тише,
чем обычно:
— Бросьте в фонтан, чтоб вернуться сюда в одиночку,
без грусти…

После помпезного Рима
розово-кирпичная
Верона
кажется миловидной
девушкой на выданье.
Обилие
кружевных покрывал
наволочек и занавесок
украшающее
сувенирные лавки
воспринимается как
приданое к нежной
невесте.

Вот и сама она
бронзово блестит
застыв на вечной дороге
к простому
женскому счастью
возле тихого дома
с мраморным гербом
в форме шляпы
и приснопамятным
балконом.

Бодрые американки
некрасивые немки
прилежные японки
замарывают
клочки бумаги
буквами пожеланий.

— Маш, почему ты не пишешь? —
окликает меня подруга
третий раз подавшая на развод
перед нашей поездкой.

Отрываюсь от созерцанья
пестрящих записками стен:
— Да чем она сможет помочь?
Ребенок, не знавший про страсть…

Кажется тут
я впервые осознала силу цвета
золото южного солнца
лазурь июльского неба
изумрудный листвы
охра старой штукатурки
серость булыжника
переплелись
но не смешались
и сотворили узкую
долгую улицу
ведущую
к пока невидимому
морю

Мама
светилась
простой красотой
неяркой блондинки
и синее пляжное полотенце
наброшенное на плечи
ловко оттеняло
молочную белизну
ее сарафана

Мы говорили
обо всем и ни о чем
я отдавала ей город
в котором она не была
как ломоть
янтарной спелой дыни —
сколько бы ты ни съел
потом
обязательно захочется
еще

Море
оказалось
бурливым и ветреным
поверхность
бесконечно переливалась
косяками серебристых
волн

— Пора возвращаться
Мама
слегка улыбнулась
а я
отчетливо поняла
что мы одногодки
и у нас
никогда
не было и не будет
синего пляжного полотенца.

Фотограф
учил меня на днях
забавному приему:
сделать из ладоней рамку
и смотреть сквозь нее
на окружающее
как в объектив камеры.
И мир стал четким
лишние детали ушли
а незаметные — прорисовались.
Как-то вспомнилось сразу
что в декабре позапрошлого года
проходила мимо этой фотостудии
и было желание зайти
но что-то сказало — «не сейчас».
Интересно
что вот это «не сейчас» в себе
научилась слышать не так давно
раньше слышала только
сплошное «сейчас».

Авиахроника
Медленно тикают часы моих мыслей
когда остаюсь наедине
с собой и фото
скачанным из твоего мира
на жесткий диск моей жизни.

Жажда сохранить
то что считаю потерянным навсегда
переходит все границы
предъявляя на таможне ума
необратимо
зеленый диппаспорт.

Привычно занимает место
в первом классе моего сердца.
Расслабленно откидываясь
на спинку комфортного кресла моей заботы
потягивает крепкий виски моей страсти.
Дымит сигарой
туго скрученной из моих надежд.

Не осознавая
что пересекает
воздушное пространство моей души.
Так глубоко во мне
и так близко от крушения.

Разве что в самолете
можно на пару длинных часов
потерять ориентиры
зависнуть между небом и землей
погрузиться в эмоции
вспомнить звуки
увидеть запахи
услышать краски
и найти верную тонкую грань
между
реальностью и мечтами
по которой приземлившись
вернешься новым
в старую жизнь