Падение с платформы плакат и хоррор века. Черный человек, отчаянно жестикулируя, падает серой ночью на темно-коричневые шпалы, а к нему уже спешит, разбрасывая снопы желтого света, сбежавшая электричка, преисполненная неясных дурных намерений. Однако чтобы упасть с платформы, волей-неволей следует на нее взойти. Таким асфальтовым эшафотом представляется мне питерский консерватизм собственного сочинения группы "фундаменталистов“ (Сергей Коровин, Павел Крусанов, Татьяна Москвина, Сергей Носов, Наль Подольский, Владимир Рекшан, Александр Секацкий), обросший множеством рекламных заявлений и флаеров с приглашеньями зайти и скоротать в их обществе вечерок. "В ходе встречи был выявлен диагностический признак интеллигенции наличие кукиша в кармане и доказано нравственное превосходство Шарикова над профессором Преображенским“, пишет интеллигентнейший автор предисловия к сборнику Павел Крусанов про "фундаментальную“ акцию "Интеллигенция минус“. Это уже третья художественная попытка освоить накопленный в недавнем прошедшем негатив (после хождений в те идеологические пространства Лимонова и Дугина). Однако попытка, лишенная экспрессии и экстремизма предыдущих. Архаический бунт, объявленный посреди всеобщей модернизации, претендует максимум на захват одного только министерства культуры, причем желательно еще при этой власти. Собственно идеология группы вполне продуманная и весьма походит на творения "Бумажной архитектуры“, совершенные в стиле ампир. Практика, однако, пестрее будет. Даже подробная преамбула не дает исчерпывающего представления о том, как столь различные тексты попали в общий переплет. Так что Подольскому подумалось написать для своего романа маленький префикс. Думаю, в нем досказано все. Дело в том, что в предисловии Крусанова и романах Секацкого, Подольского, Рекшана в иносказательной форме или прямо изображены с разною степенью интереса похождения примерно одной (плюс-минус два-три человека) компании. •та группа лиц со всей присущей ей лексикой и экономикой и есть "Незримая империя“. Тот, с кем они познакомятся, в эту условно реакционную утопию прямиком и попадет. А так как "фундаменталисты“ люди общительные и при желании обаятельные, то скоро в их Китеж затянет изрядную часть городской богемы. "Мы назовем эти запредельные рубежи прямо, без изворотов: Царьград, Босфор, Дарданеллы...“ Так весело объединяются они вокруг депрессивных лозунгов. Блаженны встающие в позу дерзости. Безумству храбрых поем мы колыбельную песню“. Беспричинная местная хандра проявляется среди них в объяснимой форме тоски по идеалу. Для Секацкого, создавшего нечто вроде северной версии Кастанеды, это прежде всего тоска о силе слова. Вот он и берется остывшую силу восстанавливать, попутно поднимая излюбленный петербургский вопрос о "дрожащей твари“. Для Подольского, который премного начудил в области конспирологиии и киберпанка, это тоска о молодости с ее несбыточными обещаньями (как для всякого фантаста). Иногда автор с достоинством выходит на главную тему. "...Кстати, у меня в холодильнике довольно много пива“, сообщает его герой как бы невзначай. О чем тоскует Рекшан, ему самому вспоминать вроде бы неприятно, но неизменно хочется.
"Фундаментализм“ проявляет себя в его тексте частым употреблением эпитета "русское“. Например, "по прямым русским улочкам криво брели на рынок узбеки с котомками, одетые в засаленные халаты“. Неполиткорректное замечание, приписывающее узбекам некие "скотомки“, разумеется, является не столько недружественным выпадом в сторону означенной тюркской народности, сколь размашистым вкладом в сокровищницу отческой речи. Если бы повсюду в сборнике речь шла о чистой монете, то следовало бы сравнить "Незримую империю“ Крусанова Секацкого с "незримой коллекцией“ из новеллы Стефана Цвейга (распроданное родственниками собрание гравюр, принадлежавшее слепому коллекционеру и почти сплошь состоящее из чистых листов). Пожалуй, нестерпимо сентиментальное зрелище. Но поскольку не сразу распознаешь, что в их лагере построено на чувствах, а что на расчете, конструкцию все же следует признать умозрительной. Припишем ей красивые свойства затонувшего мира, где уже не юные расхристанные Садки играют в гусли и цитры безвестному морскому царю с надеждой вырвать у чудовища контрамарку на выход.