Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»




Рэймон КЕНО

Наст. имя Мишель Прель (1903 — 1976) — французский поэт, прозаик. Активный участник сюрреалистического движения, склонный к «черному» юмору, языковому эксперименту, иронической игре литературными стилями и разговорным жаргоном. Автор сборников стихов «Дуб и пес» (1937), «Маленькая карманная космогония» (1950), романа «Зази в метро» (1959), эссе о художниках. Публикуемые тексты Рэймона Кено взяты из сборника «Сказки и присказки» («Contes et propos»), выпущенного издательством Gallimard в 1981 году.



РАССКАЗЫ
 
СУДЬБА
 
1. Перевод

Былые ценности! Былые истины! Вот они, клише, вылупившиеся после долгих, просиженных за книжками вечеров. Вот молодой человек — некогда, судя по разговорам, и прилежный, и образованный, и богатый. Имя ему, кто бы знал почему, Кристиан Стобель. О его детстве и отрочестве нам известно еще меньше, чем о его внутриутробном существовании. Но наступает день, и обращение свершает нашего героя. Невероятный виток открывает новую функцию. Неожиданная встреча, случайный поступок изменяют привычки, казавшиеся навсегда укоренившимися; беспокойство приводит к отъезду.



2. Порт

С этого момента и на некое время охладев к наукам, Кристиан Стобель отправляется в Гавр. Останавливается в той самой гостинице на улице Расин, где иногда обнаруживаются женские трупы и назначаются мужские свидания. Он принимается сочинять антиопеи. Навязчивый запах просмоленных парусов его услаждает ровно, как и прямолинейная миля мели. Он ищет приключений и не находит — по неопытности, да и воображения ему не хватает.



3. Цыгане

Однажды, выбравшись за город и набродившись вдоволь, утомленный Стобель садится на землю; он смотрит на дол и потусторонний холм. Вдали из глухого бора на освещенную дорогу выходят ярмарочники. Четыре повозки тянутся к прохладе ложбины. Рядом шагают люди, но пока они всего лишь черные фигурки, похожие на типографские буковки. Впитав в себя солнечный свет, они ныряют в очередную тень, пересекают белесую деревню, по-кошачьи, по-старушечьи свернувшуюся на дне долины и вдоль дороги, затем снова появляются, уже более отчетливые, у ближайшего поворота. Табор проходит, орошая землю босоногим потом — позолоченные, мускулистые мужчины, женщины в лохмотьях, дети, повозки, лошади.
«Из всех стран дороги ведут нас к Святым Мариям Моря, где мы собираемся каждый год. Неразгаданные кочевники, мы проносим свою тайну через невозмутимые деревни и неустойчивые города. Преображенные постоянными перемещениями, мы живем, презирая недвижимость, храня в памяти гигантских змей и изумрудные стекла».
За поворотом дороги они исчезают. Стобель встает и уходит. Он возвращается в Париж. Беседы с одним загадочным метафизиком наводят его на мысль о возможностях, представляющихся неограниченными. В результате чего он бросает учебу, семью, друзей, покидает Париж, а затем и Францию.
Дорогие друзья! Товарищи мои! Не находите ли вы, что этот Стобель — персонаж не очень колоритный, чуть ли не прозрачный? Он еще не выбыл из повествования, а о нем уже забываешь; да и сам я предпочитаю все что угодно, только бы не рассказывать вам эту безыскусную историю.



4. Память

На корабле Стобель лущит апельсиновые косточки. Он думает: «Ночи островов. Ночи берегов. Ночи скалистых обрывов. Я ли не любил окошки ветхих лачуг, сладострастие экзотических танцев и геометрию механизмов?! Ничего не осталось от любви в восемнадцать лет. По дорогам, устланным древними предрассудками, я влачил свои растерянно безголосые признания. Но щели в стене больше не пропускают шум волока. Крест не освещает обходные пути. Бессмертник тянется к другим могилам».



5. Музыка

Подобно тому, как неопределенно копошатся несметные племена Востока, непрестанно мельтешат неисчерпаемые народы, нескончаемо движется толпа — исток рас, фонтан завоеваний, — на основной ритм накладывались разнообразные мотивы: одни выражали сложность заклания и сластолюбия, другие — спокойствие Мудрости и космическое милосердие Аскезы.
Картины, где пунктиры дождя и линии гор суть символы Бесконечного, приводили каллиграфически вычерченные доказательства. По-прежнему звучала многомерная музыка, в которой, казалось, теряется всякая индивидуальность. Как можно считаться кем-то перед античностью Пращуров, перед их безграничной мудростью, их многоликой индивидуальностью? Следует раствориться! Следует слиться с Традицией, Расой, античным Миром и непоколебимыми Принципами.



6. Кино

На берегах, покинутых вредоносными крабами, мысль о неудачных судьбах бьется о подножия пенистых скал; их неописуемые фаллические формы, выточенные волнами, несомненно, предназначены завораживать купальщиц в купальниках синих, красных, зеленых, желтых, черных или белых в зависимости от судьбы, распоряжающейся их жизнями, и от цвета галстуков их любовников.
Если Стобель и блуждает по пляжу среди купальщиц в эксцентричных и фотогеничных купальниках, то не потому, что его изводит вожделение или прельщает климат. Он здесь только для того, чтобы свершилась им самим предрешенная участь; перед отъездом молодой человек созерцает пенистые скалы фаллической формы, грибницы и ягодицы купальщиц, серо-белый или золотисто-коричневый, в зависимости от расположения закатывающегося солнца, прибрежный песок и море, в котором давно уже мертвые сирены словно пробуждаются от созвучных Тихому океану дуновений фортуны.



7. Навигация

Три континента его пресытили — и вот он высматривает какую-нибудь яхту, отправляющуюся в Океанию. Он никогда не пытался убежать от самого себя. Земля не такая уж большая — что бы там ни говорили. Подплывая к Маниле, первому предвестнику Востока, Стобель понял, что все эти блуждания приводили его каждый раз в знакомые места. Даже когда он бежал в южноамериканские джунгли или сибирские степи, все равно и всегда ему встречалось что-то, от чего он уже однажды убегал.
Так думал он, сидя в шезлонге на палубе своей яхты. Он обозревал эту тропическую землю и это море, напоминавшие ему, что он уже проплывал недалеко отсюда, направляясь из Сингапура в Гонконг.
Мысль его окружена. На земной сфере можно начертить лишь кривые линии, которые при продолжении всегда соединяются. В этой точке земного шара он сталкивается с тем, что уже видел. Он не хочет возвращаться к старым экспериментам. Он не может снова склоняться перед вечными и озадачивающими цивилизациями Востока.
Он полагает, что объехал весь мир, облетел все цивилизации, объял все мысли (почти). Он не хочет возвращаться, он не хочет оставаться.
«Моя воля и мое богатство дали мне власть над предметами, я направлял свою судьбу, а теперь моя воля упирается в саму себя. Так пусть же отныне предметы управляют мною! Пусть я буду зависеть от случайных обстоятельств!»

В Палембанге продается бар. Стобель его покупает. Оставшиеся деньги проматывает, а яхту дарит капитану, который с тех пор поставляет голотурии к изысканному столу шанхайских сановников.
Можно представить, что он превратился в курильщика опиума, алкоголика или атаксика, женился и народил детей, которые пойдут учиться в колледж Мельбурна, или же обратился в католическую веру. Это не имеет никакого значения.
Да и вообще это очень скучная история. К счастью, она закончилась. А нравится она вам или нет — мне ровным счетом наплевать!



АЛИСА ВО ФРАНЦИИ

Переправа оказалась ужасно утомительной, а Алиса по прибытии в Булонь все еще переживала некие неприятные инциденты путешествия. Вот почему, ступив на землю Франции, девочка не очень хорошо понимала, что происходит вокруг. Она оставила в руках у пышноусого таможенника свой чемодан и на какое-то время перестала думать о его дальнейшей судьбе — а ведь пришлось повозиться, чтобы его уложить точно по методике, описанной в ее учебнике по французскому и заключающейся в составлении на листе бумаги списка вещей, которые берешь с собой, начиная с тех, что имеют отношение к волосам, потом ко лбу, потом к бровям, векам и т.д. Вплоть до предметов, относящихся к подошвам башмаков, а именно к каблукам — сначала; ну а потом, как это водится, с таким трудом заполненный лист бумаги сразу же теряется. Но она, Алиса, свой список не потеряла и даже была уверена в том — и очень горда тем, — что ничего не забыла положить в свой чемодан. А теперь совершенно спокойно отпустила его на все четыре стороны. Впрочем, такую же беззаботность она проявила и по отношению к своей старшей сестре, которая затерялась в толпе, скопившейся на таможне, а ведь паровоз, который поджидал путешественников, направляющихся в столицу, уже пыхтел вовсю; Алису удивило, что пыхтел он, не двигаясь с места, тогда как люди — только на бегу. Но, в конце концов, люди — это люди, а паровозы — машины, которые наверняка не всегда знают, как надо себя вести.
— Вовсе нет, — сказал мужчина, обсыпанный с головы до пят известью и мукой.
Алиса подняла глаза на господина, возразившего ей так грубо; она предположила, что он был рабочим, и нисколько не удивилась, ибо — как ей когда-то объясняли — рабочие вообще, а французские — в особенности, не знакомы с хорошими манерами. Поэтому про себя она его простила, но решила беседу не продолжать; ей также объясняли, что с лицами, имеющими менее одной тысячи ливров дохода, разговаривают лишь тогда, когда отдают им какие-либо распоряжения.
— Может быть, он сюда бежал, чтобы не опоздать, — добавило лицо. И уставилось на Алису своими круглыми глазами, как будто ожидая от нее ответа.
— Паровозы не бегают, — ответила Алиса.
Она тут же укорила себя за то, что так быстро забыла о приличиях, но ведь никто за ней не наблюдал, и, следовательно, никто не стал бы рассказывать в Англии о том, что она беседовала с французским рабочим. А потом, может быть, он совсем и не рабочий.
— Этот бегает, — произнес выбеленный мужчина. — Он сюда бежал, чтобы встретить вас.
— Даже если он и бежал, — сказала Алиса, — то совсем не для того, чтобы встретить именно меня.
— Вы ошибаетесь, мадмуазель.
«Ага, — отметила про себя Алиса, — он сказал «мадмуазель». Он вежливее, чем я думала, но эти постоянные грубые возражения... Не исключено, что он имеет, допустим, две тысячи ливров дохода…»
— Я приехал на своем паровозе именно за вами. Поднимайтесь со мной на тендер.
Алиса обрадовалась возможности прокатиться на тендере, а не в этих черных-пречерных мерзких вагонах, которые она разглядела, спускаясь с трапа. И, окончательно забыв про чемодан, она последовала за белым-пребелым мужчиной.
На перроне была сумасшедшая толчея. Люди толпились около вагонов, копошились вокруг поезда, совсем как муравьи вокруг мертвой гусеницы. Впрочем, это действительно были муравьи.
— А они? — спросила Алиса.
— Они надеются уехать, но так никогда и не уезжают. Их состав не прицеплен к паровозу.
— Они об этом не догадываются?
— Как только они обзаводятся билетом, все остальное их не волнует.
Белый мужчина пожал плечами.
Подойдя к паровозу, покрашенному известью, Алиса ................................................... .......................................................... ......................................................... ...................................
(Они поднялись на тендер.)
...Белый мужчина закинул в топку несколько лопат муки, дернул за веревочку, и паровоз тронулся с места.
На перроне муравьи продолжали толкаться у вагонов, не обращая внимания на отправление паровоза.
В тендере было много муки.
— У нас, в Англии, — гордо заявила Алиса, — паровозы работают на угле.
— А здесь на муке, — медленно ответил белый мужчина и грузно сел, точнее осел, на табурет за маленький столик из белого дерева. Затем посмотрел на часы, вздохнул, зажег маленькую свечку и, растопив воск, закрепил ее на поверхности.
— Во всех странах, — решительно высказалась Алиса, — паровозы работают на угле.
— Но не во Франции, — услышала она в ответ.
— Почему же это?
— Не все же могут белый хлебушек кушать.
Алиса задумалась; она уже привыкла к странным рассуждениям и всерьез полагала, что во Франции люди еще более странные, чем где бы то ни было.
— Неужели у вас кто-то кушает уголь?
— А как же! Шахтеры, — ответил белый мужчина. — Здесь каждый пожинает плоды своего труда: каменщики — кирпичи, металлурги — гвозди, писатели — книги.
— В Англии тоже, — из любезности к собеседнику вставила Алиса, — их называют book-worms.
— Ошибаетесь, — довольно рассеянно, но вместе с тем строго, возразил белый мужчина.
«Опять грубит, — подумала Алиса. — Можно подумать, что этот задавака знает английский лучше меня».
— Book-worm, — пояснил тот, — это господин, который читает много книг, но сам их не пишет. У нас же автор имеет право кушать только свои собственные книги; другим господам кушать их нельзя.
Алиса в душе пожалела несчастных писателей, так как не считала книги большим лакомством; иногда ей случалось жевать уголок страницы в школьных тетрадях, но ни разу не удалось проглотить и строчки.
— На какой же бумаге печатаются книги? — полюбопытствовала она.
— На сдобной, разумеется, — невозмутимо ответил белый мужчина.
В этот момент Алиса услышала выстрел, и прямо перед ней со свистом пролетела пуля. Она очень испугалась, но, естественно, не подала и виду. Поскольку белый мужчина не проронил ни слова, она робко спросила:
— Что это было?
— Что именно?
— Вы разве не слышали?
Просвистела вторая пуля.
— Вот это.
— Ах, это? Да так, станционные смотрители.
— В Англии, — заметила Алиса, — станционные смотрители не стреляют по поездам.
— Привычка, — ответил белый мужчина, который, казалось, не удивился и не возмутился по поводу происшедшего. — Все они — бывшие владельцы гостиниц, но на пенсии.
Алиса не увидела никакой связи — вряд ли владельцы гостиниц увлекались охотой, но если совсем белый господин так говорил, то ей не оставалось ничего другого, как ему поверить.
— Когда у них активный период, — добавил он, — они камня на камне не оставляют.
Алиса задрожала; не очень хорошо понимая смысл объяснения, она все же порадовалась за жизнерадостных пенсионеров.
Между тем поезд стремительно несся вперед. Время от времени белый мужчина подкидывал в топку муку, продолжая внимательно следить за свечкой, которая, казалось, ни уменьшалась, ни оплывала, хотя пламя оставалось таким же ярким. Утомленная путешествием, Алиса задремала на мешке муки. Когда она проснулась, уже наступила ночь. Свечка горела по-прежнему. Белый мужчина, похоже, ждал ее пробуждения и очень обрадовался. Он сразу же протянул ей перо.
— И что я должна делать? — спросила Алиса.
— Ну, вот тебе на! Я же вам даю свое перо.
— Зачем?
— Что бы написать слово.
— Какое слово?
Белый мужчина замер от удивления. Алиса застыла в недоумении с пером в руке. К тому же она заметила, что чернил не было вовсе.
— Это не важно, — сказал белый мужчина. — Пишите без чернил.
Он с отчаянием смотрел на свечу, которая начала внезапно затухать.
— Одно только слово! — воскликнул он.
«Попробую сделать ему приятное», — сказала про себя Алиса и, старательно водя пером, написала: «La Lune».
— С артиклем получается два слова, — сурово изрек Пьеро. — Я же у вас просил только одно.
Алиса, решив быть с ним любезной до конца, призадумалась, не зная, что именно зачеркнуть. Зачеркнула артикль. Итак, осталось: «Lune».
— Орфографическая ошибка, — заметил Пьеро.
— По-моему, нет, — робко произнесла Алиса.
— В Лунне две буквы н.
«Не могу же я знать французский лучше, чем он», — подумала Алиса, но все же спросила:
— Почему?
— Потому что их две, — ответил Пьеро. — Полная и новая.
«Какая забавная астрономия», — подумала Алиса, но перечить ему не стала и добавила одно н. Получилось вот что: «Lunne».
Но Пьеро был по-прежнему недоволен.
— Она не совсем круглая.
— А если дописать другие н? — предложила Алиса.
И получилось вот что:
                    n
                n      n
            n              n
        n   La Lunne   n
            n              n
                n      n
                    n

Перевел с французского Валерий Кислов