Избранное, четвёртая книга пермского поэта, в последние годы больше известного яркими публицистическими выступлениями — например, статьёй о том, что поэтический фестиваль «СловоNova» возмутительным образом приглашает в Пермь исключительно авторов еврейской национальности, или сочувственным («Во время нашего разговора он как-то по-особенному держал белую фарфоровую чашку с кофе. Словно согревал в ладони голубку») интервью с организатором Русского марша Иваном Мироновым, взятым для журнала «День и ночь». В своих поэтических декларациях Беликов также подряжается дать слово Ивану, который в противном случае способен выразить себя лишь невербальными средствами: И долго Иван кому-то / Во сне кулаком грозил. С этим героем лирический субъект Беликова разделяет известную наступательность, наиболее внятно сформулированную в стихотворении, давшем название книги: (поясняя, с чем предстоит выйти из облака) — И вынесу миру обиду. Пафос Иова Беликов, однако, обращает по большей части земным силам и деятелям (в том числе, опять-таки, организаторам поэтических фестивалей), с высшими же силами подчёркивает самое близкое родство: И воздух домовины Гефсиманский / меня переполняет до кишок. Нельзя сказать, что ресентимент как пламенная страсть встречается в сегодняшней русской поэзии редко, но у Беликова он обставлен значительно богаче, чем это происходит обычно, — к базовому набору риторических фигур (особенно риторических вопросов и риторических обращений, преимущественно апострофических) добавляются разнообразные приёмы модернистской поэтики: так, уже в первом стихотворении название исландского вулкана Эйяфьятлайокудль, наводнившее прессу в 2010 году и соблазнившее многих поэтов своей невыговариваемостью, сперва «переводится на русский» (эй, явь, яд, лай откуль?), а затем персонифицируется (не люди коль, — эйяфьятлайокудли). В такой комбинации выразительных средств безошибочно узнаётся шестидесятничество — а чтобы генезис поэтики Беликова не вызывал никаких сомнений, книга снабжена предисловием Евгения Евтушенко, а в состав её включено посвящение Андрею Вознесенскому, недвусмысленно намекающее на то, что просьба последнего «Пошли мне, Господь, второго!» не осталась неудовлетворённой.
       Ты не знаешь, кто сердце моё обул? / Не сезонные, чай, сапоги. / Отчего этот бульк, этот хлюп, этот гул, / как в залитом тоннеле шаги?.. <...> Может, так вот и Бог, сколотивший миры, / ударяется в некий торец, / чтоб затем убедиться: до этой поры / не был равен творенью Творец?..